И он заваливается на кровать. Должно быть, пришёл совсем недавно, если не успел отдохнуть и набраться сил. Или выпил больше, чем ожидал от самого себя. Нахожу бессмысленным продолжать разговор со спящим, однако предупреждаю о намерениях и прошу не волноваться. Простынь падает под ноги, а я уношусь в ванную комнату, дабы смыть липкую ночь в душном пространстве. Платье с трудом налипает на мокрое тело: по груди и бёдрам вырисовываются отличительные цветом ореолы. Отжимаю волосы и покидаю комнату.
Гелиос велел сторониться ночных бесед и прогулок, но ничего не говорил об утренних. Дом молчит и люди отсутствуют. Все отдыхают от продолжительного ночного кутежа.
Плитка в холле нагрелась – плавит босые ноги. Солнце прижигает сквозь распахнутые окна и откинутые гардины. Тюль танцует по ветру. Прислуга на выходе спрашивает о завтраке и напитках, но я отказываюсь; отворяют дверь. В тот же миг встречаюсь с улыбающейся через дубовые затворы звездой. Она теплом пригревает влажные волосы.
Решаю прогуляться до видимого из спальни сада. Ближе к многочисленным зелёным гигантам, что завыванием и цветами приглашают к себе, замираю у каменного парапета, за которым брошена пара лавок. Закрытые глаза приглаживает тем же дуновением.
Размышляю, отчего Гелиос предпочёл соблюсти дистанцию (или попросту ждал разрешения?) и остался в кресле. Что его смутило? Нагота и возможность близости вряд ли могли называться причинами, ибо и то, и то – уже не было тайной. В голову мне приходят слова Яна о том, что Гелиос предпочитает юных и незнающих; неужели такая мелочь (или всё же устойчивый, неуклончивый принцип) могли сказаться на нас? И следом приходят слова того же Яна о том, что количество партнёров важно лишь знающему, что он первый, партнёру.
Вдруг чей-то голос здоровается со мной и желает доброго утра.
Открываю глаза и с подозрением оглядываюсь: подле становится человек. И не мужчина, и не женщина – грубовато интересной внешности; у него длинная, тянущаяся с макушки, выбеленная коса и острые скулы, широкие глаза и узкий нос. Одежды чёрные; мантия покрывает костюм с проглядывающим воротом шёлковой рубахи. Выглядит знакомо…
Приветствую в ответ и отворачиваюсь, вновь подставляя щёки солнцу.
– Люди спорят о том, кто вы, – говорит незнакомец. – Чьей семьи, чьего рода.
– Очевидно, Солнца, – отвечаю я. – Об этом говорит моё имя, а о чём говорят люди – меня мало интересует.
– Они спорят, с какими намерениями вы овладели сердцем дома Солнца.
– С личными, – думается посмеяться мне.
– Очень смело! – восклицает незнакомец. – Не находите?
– Правда нынче зовётся смелостью? О, думается мне, каждый думает в меру своего нутра, характера и воспитания. Моей личной целью являются чувства. И сердце дома Солнца обменено на сердце Луны.
Забавная игра слов долго мусолится на языке.
Незнакомец пытается напеть следом: истинно ли я и со своей ли инициативой стала женой отнюдь немолодого господина. А я рычу в ответ, что предпочту дела семейные оставлять внутри семьи, однако – если так угодно – прошу обратить внимание на количество этих самых жён у этого самого господина.
– Вы одна, – вдруг улыбается незнакомец.
– Это ли не даёт исчерпывающего ответа на все ваши многочисленные и неуместные вопросы?
– Вы напрасно называете их неуместными. Люди в обществе отдают должное сплетням и новостям: им нравится делиться и обсуждать.
– Поэтому я не бываю в обществе, – подхватываю. – Нахожу эти дела чуждыми.
– Или потому, что сами далеки от высшего света? – колит некто, однако в ответ ударяется о молчание (удерживаюсь), хотя сам умолчать не может. – Помню на вас дивное алое платье.
Впервой одариваю незнакомца продолжительным взглядом. Осуждающим продолжительным взглядом.
– Да, вы смотрели так же, – не унимается человек. – А потому никто не желал связываться с вами.
– Можете закрыть свой рот, – приветливо обращаюсь я.
– Даже на минимальной ставке.
– Закрыть рот – не предложение, – уточняю, – а прямой указ. Закройте рот, кто бы вы не были. Хоть сам Бог Жизни, хоть сама Жизнь, хоть сама Смерть. Закройте его и до позволения не открывайте.
Напираю на незнакомца одной лишь интонацией. Волчьи глаза режут его травянистое лицо.
– Вы – красивая девушка, – раскаивается человек.
– Факт того не позволяет вести беседы на избранную тему.
– Красота нынче – вес золота. Истинная красота, без фальши. Такая встречается в юных, не видавших жизни, глазах.
– Обвиняете в отсутствии опыта?
– Восторгаюсь чистому разуму. Видно, вашим воспитанием и обучением уже занялись, но это не заменит горького, испитого в одиночестве, бокала вина. Каждый из нас лакал рюмку-вторую. Бог Солнца, Хозяин Монастыря и Мамочка в том числе. Они таковы не от природы, а от вывернувших их наизнанку обстоятельств.
Незнакомец замолкает. Обращаю на него очередной колющий взор и велю продолжать:
– Договаривайте.
– Как я уже упомянул…вы красивая девушка с перспективой реализовать себя и выдать подороже, однако – вдруг! – так холодны. Я видел высокомерие по отношению ко всем выше званиями, должностями и по жизни ставшими. Вы – тогда, в алом платье – взирали на них лицом богини и того они не простили. Простил лишь старик, углядевший породу и стать и привыкший к только-только созревшим плодам. Однако до сей поры выправка ваша – не публичного дома.
– Чего вы добиваетесь?
– Можно сказать, попали вы туда случаем, ошибкой судьбы. Но не эта ли величайшая ошибка вашей семьи – безродной и саму себя изживающей – спровоцировала путь к пантеону небесных богов?
– Много же вам известно. Чудно. Вы любите рассуждать?
– Я люблю исповеди. Люблю слушать.
Мою кривую улыбку незнакомец приправляет:
– До сего момента говорил я. Ваша очередь.
– Повторюсь, что предпочитаю дела домашние держать в стенах дома.
– Но я особый гость.
– Не сомневаюсь.
– Я слушаю людей и несу их правду. Вы можете доверить её мне, чтобы я заговорил с людьми о настоящем.
Солнце скрылось за чередой туч, омрачённое небо велело отвергнуть незнакомца:
– Даже если намерения ваши – благи, люди продолжат видеть и слышать угодное им и их существу. Правды нет, не было и не будет. Это лишь временные и обстоятельственные сгустки. Как вы сможете повлиять на образ мышления? А именно он закладывает реакцию на слова и действия посторонних.
– Готов подписаться под каждым вашим словом, – учтиво произнёс человек, – а это, поверьте, дорогого стоит. Но неужели проблеск доброй молвы не установил бы связь между вами и миром?
– Ни этот мир – скрипучий от мнимой чистоты и с величавыми строениями, ни тот – с перегнившими деревнями и вечным чувством голода – не дали и не дадут покоя моей душе.
