Он услышал глубокий вдох; сопящий звук, переходящий в шипение.
Под пеплом скрывается больше змей,
Чем думают эти глупые обезьяны;
Да, за границей скрываются Маттей и Марк,
А с ними стоят Лука и неизвестный Йохан.
Но пока ограды, созданные сыновьями Кьялланди,
Сдерживают людей Христа;
Никакая изгородь не остановит
запертого в темнице странника,
Когда он придёт, чтобы получить своё.
Гримнир издал мрачный смешок.
– Всё это я уже знаю, бесполезный ты придурок. Я позвал тебя не из-за твоей так называемой мудрости. Ты можешь ослепить этого лицемерного ублюдка или нет?
Поверхность камня снова покрылась рябью, когда рука из крови протянулась и схватила лодыжку трупа. Тело уже начало скользить в эти ужасные ворота, но Гримнир наступил пяткой ему на грудь.
– Сначала ослепи ублюдка, а потом пируй.
Не доверяешь мне, крысёныш?
Гримнир коротко, но громко хохотнул.
– Ты хорошо меня выучил.
Раздался внезапный треск, словно руки с черными ногтями разрывали влажную ткань; от поверхности камня отделилось нечто более темное, чем окружающая тень. Она разлилась вокруг Гримнира – скопление глубочайшего мрака, что поднимался по стене и исчезал за вершиной частокола.
Гримнир повернулся и осмотрелся.
– Птичка, – сказал он, помахав Дисе. Когда девушка оставила мехи и подошла к его стороне камня, её лицо было бледным, как свернувшееся молоко. – Возьми факел, иди на вершину стены и подай Ульфрун сигнал.
Руки девушки дрожали, когда она сделала то, что просил Гримнир. А сам скрелинг повернулся обратно к Вороньему камню и опустился на корточки. Его глаз мерцал, как уголёк в тени, когда он наблюдал за рябью кровавой кожи, её поверхность время от времени нарушалась пустым лицом или когтистой манящей рукой.
– Скрикья, – прошипел он. – Твоя месть близка.
22
Из шатра Конрада лился свет.
Лорд Скары стоял во главе длинного стола, его командиры уселись по обе стороны. Отец Никулас был ближе всех, справа, следующим – Петр; слева от Конрада сидела ястребиная фигура Торвальда, а затем Старкад. Оба мужчины дрожали от едва сдерживаемой ярости.
– Вам, данам, – говорил Конрад другим командирам за столом – воинам Краки во главе с суровым Хорстеном, который родился в Роскилле и приходился двоюродным братом местному епископу, – будет оказана честь первыми переправиться через реку, как только мы отстроим мост. Вы станете наконечником моего копья и свершите месть.
– Мы первыми идём в зубы проклятому врагу, – повторил Хорстен, удовлетворенно кивнув.
– Лучше выберите моих людей, лорд, – рявкнул Торвальд, не в силах больше сдерживать свой гнев. – Мы согласились рискнуть, нам и забирать славу!
– Да, – вставил Старкад. Он кивнул данам, всё ещё окровавленным после осады ворот Храфнхауга. – У них уже был шанс, и они провалились! Позвольте своим воинам попытаться…
Торвальд хмыкнул.
Конрад ударил по столу ладонью. Красные глаза альбиноса опасно сверкнули.
– Я невнятно выразился, псы? Или раз я бледен, вы решили, что я слаб? Ты жаждешь трона Скары, Старкад? Или ты, Торвальд? Ну, давайте! Сгоните меня, и пусть битва идёт так, как скажете вы! Нет? Тогда держите свои проклятые языки за зубами!
– Это вызов? – Торвальд начал подниматься, но резкое слово отца Никуласа остановило его и заставило вернуться на место.
– Бог всё видит! – Священник обвёл взглядом сидящих за столом. – Вы все забываетесь, милорды! Это не гнусный набег ради грабежа и славы! Мы трудимся во благо Всемогущего – это bellum sacrum, священная война, Крестовый поход, чтобы стереть эту языческую грязь с севера и вернуть наши утраченные реликвии!
– Мы знаем, зачем пришли! – ответил Торвальд. Он взял свой рог и сделал большой глоток вина.
– Ну так ведите себя соответствующе, – прошипел Никулас. – Слава о нас и так разойдётся по округе, когда мы избавимся от этой заразы. И не забывайте: зараза ереси – это болезнь! Посмотрите на себя. Вы ссоритесь из-за ерунды, и всё почему? На это вас толкает истинная сущность или, скорее, низменная и нечестивая природа этого места? Мы стоим на неосвященной земле! Если бы не сила Господа, Всемогущего Бога, мы бы поддались ей, и что тогда? Случится второе пришествие Содома и Гоморры!
– Наша вера – наш щит, – пробормотал Конрад и поднял глаза. – Хорошо сказано, мой добрый священник. Зло этой земли цепляется за мою душу, как пальцы скальда – за струны лютни. Прости мою грубость, Торвальд, и ты, Старкад, но мои приказы не изменились. Даны станут моим авангардом. Вперёд, поднимите свои кубки как настоящие братья и выпейте за нашего погибшего товарища. За Краки!
Собравшиеся за столом командиры подняли кубки к небу и присоединились к голосу Конрада:
– За Краки Рагнарсона!
– И да помилует Господь наши души, – пробормотал Хорстен.
– Милость Господня не подлежит сомнениям, – ответил Никулас и перекрестился. – Краки умер в битве с язычниками. Какими бы ни были его грехи, приняв крест, он обрёл прощение. Он сидит по правую руку Господа, Хорстен. Все вы, как и все ваши воины, знайте: ваш крест и кровь, что вы оставляете на поле боя, откроют для вас врата в рай. Мы…
Голос священника затихает. Конрад ясно видит, что Никулас продолжает говорить, но до ушей лорда Скары не доходит звук. «Нет», – поправляет он себя. Не совсем так. Он слышит… что-то. Альбинос оглядывается, осматривая все углы, все лица.
Смех. Он слышит резкий и громкий смех. Конрад встает со стула и подходит к пологу шатра. Он слышит, как женский голос исполняет какую-то непристойную песню; кто-то хлопает в такт скучной мелодии. Конрад чувствует, как в нём бурлит желчь. Он заставит этих низменных существ заплатить! Это не публичный дом. Это военный лагерь – лагерь самой благородной войны, какую только можно представить. Bellum sacrum, как назвал её священник. Священная война. Он отодвигает полог с проклятием на губах и выходит…
…в неф того древнего собора, который люди Востока называют Великой Константинопольской церковью; он шаркает, как мертвое существо, через сломанную огромную дверь, и живые идут за ним.
Его никто не видит. Ни в грязном оранжевом свете горящего города, льющегося из кладовой над головой, ни в тусклом зареве огромных костров, пожирающих священные книги греков и деревянные реликвии. Он даже в своих глазах кажется наполовину ощутимой тенью, мелькающей рябью тьмы. Но он знает, что существует, хоть дым, вьющийся от тлеющих скамей, явно заметнее, чем мрачный и рваный призрак, которым он стал.
