– Ярл! – крикнул Херрод. Он указал на третий мангонель, верёвки которого были перерезаны, но каркас ещё не горел. Женщина увидела небольшую группу людей, бросившихся спасать взорванную машину. Их вёл низкорослый дан; он выкрикивал приказы, призывая оборонительный кордон и прося воинов принести воды, чтобы потушить пламя. Он явно был механиком. Ульфрун хотела заполучить его голову. Она жестом попросила Херрода следовать за ней и побежала к маленькому дану.
Низкий механик прикрыл глаза от яркого пламени…
…и увидел, как на него бежит Ульфрун, а за ней и несколько братьев-волков.
Дан успел испуганно заблеять, прежде чем Ульфрун Железная Рука врезалась в него. Он отшатнулся, наполовину вытащив из-за пояса нож. Топор Ульфрун пронзил его на стыке плеча и шеи. Лезвие рассекло бок, мышцы и сухожилия, кости и хрящи; хлынула кровь. Мужчина забулькал и упал, пуская пену из пробитых легких и перерезанной трахеи. Ульфрун вырвала топор из его трупа.
– Назад! – крикнула она. – К лодкам! Херрод, бери рог! Мы уходим!
Ульфрун обогнула горящие мангонели, возвращаясь обратно к вершине холма, где началась их атака. Там она быстро пересчитала всех по головам. Трое из её парней были мертвы, их тела тащили на буксире; десять из семнадцати оставшихся получили ранения, хотя и не тяжелые. Кивнув, она направилась к лодкам, когда Херрод издал тревожный крик.
Ульфрун повернулась.
К ним бежали десятки крестоносцев; ещё сотни стекались со всех уголков лагеря, среди них были лучники. Она видела, как даны смешивались со шведами и суровыми норвежцами. Сзади них сформировалась стена из щитов, которую с флангов поддерживали лучники. И тогда Ульфрун увидела, что перед ними идёт Форне. Херрод снова спустился бы в их гущу, чтобы умереть рядом с вождём братьев-волков, если бы Ульфрун не остановила его резким словом.
Форне пошатнулся и рухнул на колени. Он попытался подняться, но Ульфрун видела, что на его теле зияло уже несколько ран. Мужчина оставил за собой кровавый след. Из вражеских рядов вышел гигантский рыжебородый норвежец с копьем в руке и направился к Форне. Солдат пнул Форне в спину ботинком, отправив лицом на землю. Норвежец наклонился и сорвал с плеч Форне плащ с волчьей головой. Он указал копьём на вершину склона; Форне вытянул шею и увидел Ульфрун. Норвежец пробормотал что-то, но никто на склоне не мог расслышать; возможно, это был вопрос, потому что Форне кивнул в ответ. Он поднялся на колени. Норвежец отступил от него и махнул рукой. Форне оглянулся через плечо, его седая борода была в крови. Мужчина снова нетерпеливо махнул рукой. Форне кивнул.
И вдруг он закинул голову назад. Из его пронзённого клинком тела вырвался титанический крик:
– ОДИН!
И на возвышении над лагерем крестоносцев Ульфрун и её оставшиеся волки подхватили вой своего брата:
– ОДИН!
Нахмурившись так, словно его обманули, скандинав шагнул вперёд и вонзил копьё между лопаток Форне. Старый ульфхеднар издал сдавленный крик, перешедший в предсмертный хрип, когда норвежец повернул лезвие копья и вырвал его.
В лагере крестоносцев воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием пламени, пожиравшего два мангонеля. Ульфрун вышла из толпы своих парней. Она указала на норвежца топором.
– Назови своё имя, пёс!
Норвежец смахнул капли крови с окровавленного лезвия копья.
– Меня зовут Торвальд Рыжий!
– А я назову тебя мертвецом, Торвальд Рыжий! – взревела Ульфрун. – Я Ульфрун Железная Рука и, клянусь Одином, я убью тебя!
– Я знаю тебя, сучка Севера! – рассмеялся Торвальд и высоко поднял копьё. – И клянусь Богом, можешь попытаться! Хренд обожает вкус языческой крови!
Ульфрун почувствовала, как в груди разжигается пожар. Её губы скривились, страстно желая выдать то, что рвалось наружу. Перед её глазами танцевала красная дымка – жажда убивать. Женщина хотела видеть этого Торвальда мёртвым у своих ног. Она хотела попробовать его кровь. Но Херрод вернул её к реальности. Их окружали крестоносцы. Мужчина дёрнул её за рукав.
– Нам нужно уходить, ярл, или мы умрём вместе с ним!
Ульфрун кивнула. И подобно волкам, в честь которых они были названы, она и её народ попятились, их глаза горели гневом, пока они исчезали в клубах дыма.
Отец Никулас присел на корточки рядом с распростёртым телом своего господина. Конрад лежал на своей койке, голый по пояс и весь в поту. Его конечности дрожали словно от большого напряжения, а сердце глухо стучало в костяной клетке. Священник покачал головой – как из-за шрамов, пересекающих тело Конрада, так и из-за абсолютной тщетности любых лечений его болезни. Неужели Торвальд прав и это проклятие, посланное Богом? Или же это просто затяжной эффект от стольких ран, нанесённых телу и душе?
Никулас приложил ко лбу Конрада прохладный компресс.
– Господи, не в ярости Твоей обличай его, – процитировал священник, – и не во гневе Твоем наказывай его. Помилуй его, Господи, ибо он немощен; исцели его, Господи, ибо кости его потрясены; и душа его сильно потрясена; Ты же, Господи, доколе? Обратись, Господи, избавь душу его, спаси его ради милости Твоей.
Губы Конрада задрожали; его красные глаза заметались под бледными веками. Он что-то пробормотал. Никулас наклонился ближе, силясь расслышать. Он медленно начал понимать, что повторяет лорд Скары словно мантру:
– Н-на то… воля Господа.
– На то воля Господа! – прокричал мужчина, его меч вспорол горло богохульника. Он отбросил труп и повернулся. На троне патриарха сидит женщина – красногубая и похотливая, её украденная сутана разрезана по бокам чуть ниже груди, выставляя всё напоказ. Она извивается и мечется, словно сидит на коленях возлюбленного, манит его пальцем с алым кончиком, воображая себя тяжёлой, но достойной добычей.
– Вавилонская блудница! – рычит он. Он за три шага оказывается на вершине помоста и, кряхтя, сносит голову женщины с плеч. И вдруг какофония голосов сменяется всего одним. Он поворачивается, вытирает кровь с глаз и видит ковёр из тел. Пошатываясь, он приближается к трону, но не осмеливается сесть на него.
Он пристально вглядывается в лица мертвецов, ожидая увидеть грубые и небритые лица убитых им солдат. Но там ребёнок – мальчик одиннадцати лет, разрезанный, как спелый фрукт, – и он узнаёт эти безжизненные карие глаза. Он убил его много лет назад, когда брал стены Константинополя. И дальше среди моря плоти было ещё одно знакомое лицо – убитая им в лихорадке женщина, рабыня богатого грека, в прихожей дома ее хозяина.
Все лица кажутся знакомыми. Он их знает. От молодого солдата, убитого в жестоких уличных боях вокруг Влахернского дворца, до детей, мальчика и девочки, которые погибли под его клинком, когда не отдали лошадь своей семьи.
– Ч-что я натворил?
Призрак за его плечом хихикает с таким звуком, словно в его могилу сыплются камни.
