но за меня не нужно.
Новые игрушки
Мама присылает нам из Нью-Йорка чудных коричневых кукол, она отыскала их в одном из модных универмагов. В письме она рассказывает о лифтах, о вокзалах, о домах, таких высоких, что приходится задирать голову, чтобы увидеть их целиком, и потом болит шея.
У мест, про которые она пишет, такие красивые
названия:
Кони-Айленд, Гарлем, Браунсвилл, Медвежья гора.
Она говорит, что видела океан. Воды в нем так много,
что другого берега не видно, а если океан переплыть,
попадешь в другую страну.
Мама рассказывает, что в магазинах игрушек полно разных кукол всех цветов и размеров, на каждом углу парикмахерские и салоны красоты, а подруга тети Кей видела на улице певицу Лену Хорн.
Но сейчас нас интересуют только куклы.
Их тугие черные кудри
рассыпаны по плечам,
одеты куклы в пышные розовые атласные платьица с нижними юбками. Их черные ручки не сгибаются.
Но мы все равно крепко прижимаем к себе
жестких пластмассовых красавиц
и представляем, как они называют нас «мама»,
как хотят быть с нами рядом.
Представляем, что пишем им такие же письма,
как наша мама: «Скоро приеду и заберу тебя».
– Никогда не разлучимся, всегда будем вместе, —
шепчем мы своим дочкам.
А куклы, прекрасные и безмолвные,
только смотрят на нас
пустыми глазами.
Когда-нибудь
– Играйте с ним осторожно, —
предупреждает нас бабушка
о мальчике с окном в сердце. – Ему нельзя быстро бегать. И плакать.
Когда он стучится в заднюю дверь,
мы выходим посидеть с ним тихо на крыльце
черного хода.
Говорит он совсем мало, этот мальчик
с окном в сердце,
а когда говорит, то обычно расспрашивает нас, как наша мама живет в Нью-Йорке.
Не страшно ли ей там?
Не встречала ли она какую-нибудь
кино-звезду?
Правда ли, что там много домов и все высокие-превысокие?
– Когда-нибудь, – произносит он едва слышно, так что мы наклоняемся к нему, чтобы разобрать, – я
поеду в Нью-Йорк.
И он мечтательно смотрит вдаль, туда, где виднеется дом Коры.
– Там юг, – говорит моя сестра, – Нью-Йорк в другой стороне.
Обетования Божьи
Вот-вот наступит Рождество.
По радио какой-то певец с мягким глубоким голосом советует нам устроить его маленьким и тихим…
Во всех окнах Николтауна видны рождественские елки. Кора-и-ее-сестры хвастают, какие подарки они получат: это и куклы, и коньки, и качели. А наши качели на заднем дворе тихо стоят, припорошенные снегом.
По воскресным вечерам нас не выпускают из дома, и тогда наглые Кора-и-ее-сестры совершают набег на наши качели: раскачиваются на них, как бешеные, стараясь взлететь повыше, показывают нам языки, а мы только смотрим на них через стекло на входной двери.
Мы кипим от возмущения, мы бежим к бабушке, мы жалуемся. Но она отвечает:
– Бог с ними, пусть балуются. Будьте великодушны к этим девчонкам, ведь сердца у вас большие!
Но наши сердца вовсе не большие.
Наши сердца крошечные и полные гнева.
Были бы наши сердца руками – надавали бы обидчицам тумаков. Были бы ногами – и пинков могли бы!
Другая бесконечность
– Мы избранные, – говорит бабушка. —
Все, что мы делаем, – часть Божьего замысла.
Каждый наш вздох – это бесценный дар Бога.
И вообще все, что мы имеем…
– Эти качели купил нам Папочка, – перебивает ее сестра, – а не Бог.
В ответ бабушка медленно произносит каждое слово, чтобы мы лучше усвоили этот важный урок:
– На деньги, которые он заработал. А силы, чтобы работать, дал ему Бог.
Во дворе стоят опустевшие качели, Кора-и-ее-сестры ушли.
Хоуп, Делл и я молчим.
Как многих вещей мы пока не понимаем!
Как много вещей, в которые мы пока не верим!
Но мы твердо знаем:
понедельник, вторник, четверг, суббота и воскресенье предназначены для угодных Богу дел.
Мы избраны, чтобы делать их,
и делать на совесть. За это нам обещают
вечную жизнь.
– Это все равно что бесконечную, – говорит сестра, – а может, даже лучше.
Опустевшие качели напоминают нам, что все плохое не будет длиться вечно, а хорошее может иногда продолжаться долго-долго.
Даже Кора-и-ее-сестры могут расстроить нас лишь ненадолго: до тех пор, пока их не позовут ужинать.
Иногда слова не нужны
Глубокая зима, и вечерами холодно.
Так тихо, что кажется, будто
мир навсегда скрылся в темноте. Но стоит
взглянуть на небо, и видишь, что земля не исчезла, она будто замерла под звездным куполом. Моя голова лежит у дедушки на плече. Укутавшись одеялом, мы сидим в качелях на веранде.
Их скрип похож на песню.
В такой вечер, как сегодня, не нужны слова.
Только тепло дедушкиной руки.
Только безмолвное обещание, что этот мир, такой родной и знакомый,
всегда будет ждать нас здесь.
Письмо
Письмо приходит однажды утром в субботу, сестра открывает его. Мамин почерк простой, говорит она.
– Она пишет печатными буквами, чтобы мы могли прочитать.
И она медленно читает мамино письмо, а мы с Хоупом сидим за кухонным столом. На наших тарелках остатки сырных крошек и желтоглазой яичницы. Настала очередь нашего любимого бабушкиного печенья, но мы тут же забываем о нем.
– Она приезжает за нами, – объявляет сестра и читает нам то место, в котором мама рассказывает о своих планах. – Мы и правда уезжаем из Гринвилла.
При этих словах Хоуп выпрямляет спину и улыбается. Но улыбка сразу гаснет. Разве можно быть сразу в двух местах? Разве можно оставить все, что нам дорого:
ранний вечер, я у дедушки на коленях, мы слушаем рассказы Хоупа и Делл
