недовольно:
– Опять ты хлопаешь, испортишь мне дверь!
И брат отвечает:
– Извини, бабушка!
Все как всегда.
Скоро мы все расположимся на веранде,
будет лимонад, скрипучие качели жалобно запоют
знакомую вечернюю песню,
брат с сестрой сядут за шашки,
а я буду дремать, уронив голову на худое дедушкино плечо.
Кажется, будто мы никуда не уезжали. Что удивительного – так чувствуешь себя в родных местах.
Так чувствуешь себя дома.
Школа миссис Хьюджес
Дедушка совсем ослаб
и больше не работает, зато теперь бабушка находит работу
на полный день. Поэтому на весь июль и до середины августа
нас устраивают в школу продленного дня миссис Хьюджес.
Каждое утро мы идем по длинной пыльной дороге к дому миссис Хьюджес – большому, из белого камня. Он стоит посреди двора, где бегают цыплята и клюют нас в ноги. Позади двора огород, там среди листовой капусты и кукурузы стоит пугало и полно черных змей и козодоев.
Миссис Хьюджес большая, высокая и толстая, как стена. Да еще кожа у нее какая-то желтая.
Я вцепилась в бабушкину руку. И вот-вот заплачу.
Бабушка уходит, и нас тут же окружают другие дети.
Все в нас кажется им смешным – прически, одежда,
имена, которые дали нам родители,
наша городская речь – слишком быстрая, со множеством длинных слов, которые особенно любит моя сестра.
Я, как всегда, начинаю плакать первая.
Перед этим получаю легкий шлепок по голове, потом кто-то исподтишка щипает меня, девочки водят вокруг меня хоровод, распевая «Кто украл печенье из банки» и показывая пальцами на меня, будто я и вправду украла.
Мою сестру нелегко довести до слез. Но если уж слезы льются, они вовсе не горькие. Они заставляют ее пустить в ход кулаки, когда девчонки начинают дергать ее за косички, срывают с нее атласные наглаженные ленточки и засовывают их поглубже в свои карманы, в спущенные чулки или в серебряные коробки для ланча.
Хоуп молчит. Ему говорят, что у него женское имя, а уши оттопыренные.
Оказалось, мы принадлежим теперь одновременно
двум разным мирам – Гринвиллу и Нью-Йорку.
И пока не знаем,
как совместить
эти два мира.
Как слушать № 4
– Дети здесь противные, – говорит Делл. – Не связывайся с ними. Покажем им, что мы умнее.
Жатва
Утро субботы – самое тяжелое время для нас сейчас.
Три часа мы ходим по улицам Николтауна
и стучимся в двери чужих домов в надежде
обратить их обитателей в наших Братьев и Сестер и детей Бога.
Этим летом мне впервые разрешают ходить по домам самостоятельно. В самом первом дверь открывает старушка и ласково улыбается мне.
– Какое чудное дитя, – говорит она.
В моих косичках небесно-голубые ленточки, руки в белых перчатках сжимают «Сторожевую башню», платьице из синего льна, сшитое бабушкиной подругой, не прикрывает колени.
– Меня зовут Жаклин Вудсон. – У меня вдруг пересыхает в горле, пропадает голос, и я почти шепчу: – Я пришла, чтобы сообщить вам благую весть…
– И сколько же стоит твоя благая весть? – спрашивает старушка.
– Десять центов.
Она печально качает головой, ненадолго закрывает дверь, чтобы посмотреть, не завалялась ли на дне комода монетка-другая, но возвращается без денег.
– Как бы мне хотелось почитать этот журнал. Но
сейчас
у меня просто нет денег, – произносит она.
И потом еще долго мое сердце сжимается, когда я вспоминаю, что такая милая женщина не сможет попасть вместе с нами в прекрасный новый мир, который обещает Бог.
– Это так несправедливо, – говорю бабушке через
некоторое время.
Я хочу вернуться и отдать старушке журнал бесплатно.
Но мы уже не пойдем в ту часть Николтауна. В следующую субботу мы отправимся в другое место.
– Туда придет другой свидетель, – обещает бабушка. – Очень скоро эта женщина найдет свой путь.
Воскресный полдень на веранде
Во дворе через дорогу
мисс Белл в завязанной под подбородком шляпке от солнца в синюю клетку отрывается от клумбы с азалиями и машет бабушке рукой.
Мы с бабушкой на веранде, устроились на качелях, Хоуп и Делл сидят, прислонившись к деревянной балке на самом верху лестницы. Кажется, что так было всегда: покачиваются качели, теплое солнце ласкает наши лица, и впереди еще полдня.
– Смотрю, к вам внуки приехали на лето. Как выросли, – говорит мисс Белл.
Воскресный день в разгаре.
На заднем дворе дедушка пропалывает грядки и вскапывает землю, чтобы посадить семена дыни. Размышляет, взойдут ли они на этот раз. Все это он делает, сидя на низеньком стуле, опираясь на трость.
Он двигается медленно, будто под водой, сильно и долго
кашляет в носовой платок, подзывает Хоупа, когда ему нужно передвинуть стул, видит, что я все замечаю, и качает головой.
– Ну что ты так переживаешь, – произносит он. – Тебе еще рано об этом думать. Перестань, слышишь?
Сегодня его голос звучит так громко и уверенно,
что я не могу сдержать улыбку.
Скоро я уйду с веранды, сменю одежду для Зала
Царства
на шорты и блузку из хлопка,
сброшу лакированные туфли «Мэри Джейн» и босиком
отправлюсь в сад к дедушке.
– Что ты так долго? – скажет он. – Я уже не знал, что и думать, собирался тебя искать.
Потом, ближе к вечеру, мы с дедушкой
медленно пойдем домой, там я достану
с полки английскую соль, налью в таз
теплой воды, помассирую дедушкины
распухшие руки.
А пока я сижу и прислушиваюсь к звукам Николтауна,
молюсь, чтобы Роман однажды выздоровел
и тоже услышал их.
Молюсь, чтобы у нас навсегда осталось все это: веранда, дедушка в саду, женщина в клетчатой шляпке от солнца, мелькающая среди азалий…
– Милые детки, – говорит мисс Белл. – Ведь Бог всегда создает их такими.
