— Может, хоть за ушком почешешь?
— Обойдешься.
Цельсии стремительно валятся вниз, а время словно стоит на месте. Меня начинает потряхивать от прохлады и нетерпения. Как же не хватает мобильника — так бы хоть знала, который час.
Крис наверняка с ума сходит и придумывает всякое: что отец приехал в город, выследил меня и увез в какое-нибудь захолустье, чтобы расправиться. Кое-что из этого правда: я действительно в захолустье. И отец уже пробовал однажды избавиться от меня…
Я вздрагиваю, спихиваю голову сатира и резко встаю. Надо размяться, а то холодно становится. И тревожно. Расхаживаю туда-сюда по платформе, периодически поглядывая на деревья. Приступ беспокойства потихоньку проходит.
На закате лес выглядит безопаснее, чем днем. Он разнеженный и спокойный. Будто человек, отдыхающий после трудной работы. Багряно-фиолетовое небо укутывает его бархатным пледом, и лес уже готов задремать.
Не знаю почему, но я предпочла бы сейчас вернуться в чащу, а не торчать на пустой платформе. Там хотя бы можно спрятаться, а тут я — на обозрении. Прямо как одинокий фонарь на станции. Он уже зажегся и скоро приманит мотыльков. Как бы и мне кого не приманить.
Тревога закипает внутри, легкими и колкими пузырьками взлетая вверх, к горлу.
— Не знаешь, сколько времени? — Я кидаю взгляд на сатира.
Он показывает запястья:
— Видишь часы? Я — нет.
— Ты же можешь слетать до ближайшего города и узнать, — терпеливо, но настойчиво говорю я.
— Полеты, между прочим, утомительное дело, — вредничает рогатый. — К тому же на все мои просьбы ты вечно говоришь «обойдешься», а я по первому твоему хотению должен…
Я уже собираюсь уступить: «Ладно, давай почешу тебе за ухом», но вспоминаю о нашем утреннем договоре:
— Вообще-то я согласилась пойти с тобой в Терновник. В обмен на помощь. Так что дуй на ближайший вокзал и узнай время.
— Какая же ты черствая. — Рогатый выпячивает губу, складывает брови домиком и растворяется в воздухе.
— Шут гороховый, — ворчу я и внезапно осознаю, что осталась на станции совсем одна. Закат догорает. Еще немного — и настанут сумерки. Я смотрю на тропу, едва заметную в траве, и думаю, куда она ведет. В деревню, дачный поселок или в никуда? Что, если она просто петляет, петляет по лесу, а потом обрывается?
Вспомнив черную избу, я пытаюсь представить, кто в ней жил. Может, всего-навсего лесник — добрый и одинокий дедуля с усами-подковой. Он пил чай с сахаром, не доставая ложечку из кружки. А летом вместо кепки носил сложенную из газеты шляпу а-ля Наполеон.
Но чем дольше я думаю об этом, тем четче представляю себе горбатую старуху с седыми патлами. Она подвешивала под потолком пучки сухих трав и угощала грибников, заплутавших в лесу, самодельными настойками. А потом вялила мясо на солнышке и консервировала на зиму глаза, всем другим предпочитая серые…
— Кхе! — хрипло гаркает за спиной.
— О боже! — Я подпрыгиваю на месте и оборачиваюсь.
Сатир вовсе не выглядит довольным, хотя должен бы: он ведь только что напугал меня, не приложив к этому ни малейших усилий. Где же мерзкая ухмылка?
— В Питере за время моего заточения ничего не изменилось в плане железных дорог. Электрички не будет. Поломка на линии.
— Как поломка? — ахаю я. Вмиг накатывает паника. Телу становится жарко, а следом холодно. Что мне делать? Не ночевать же в черной избе!
Старуха, придуманная мной, щерит беззубый рот, наливает в рюмку коричневую муть и манит узловатым пальцем.
Я встряхиваю головой, отгоняя видение.
— Не трясись, малыш. — А вот и ухмылка. — Тут недалеко трасса. Будешь голосовать — кто-нибудь да подберет.
Я невольно прикладываю ладонь к карману толстовки — там сдохший мобильник, а в нем фотографии Изи. Впрочем, они есть не только в телефоне. Никто, кроме меня, не знает, но под снимком в кошельке — тем, который видел сатир, — хранится еще один. На нем мы втроем: Изи, Лизка и я. Брат держит Лизку на руках и тянется к ней губами, собираясь поцеловать, а я хохочу, и глаза у меня — точно щелочки в деревянном мосту над речкой. В них блестят счастье и лето.
Изи с четырнадцати лет путешествует автостопом. Пора бы и мне попробовать. Правда, братец у меня — дикое перекати-поле, а я — чахлое комнатное растеньице, выращенное под светом настольной лампы. Однако выбора, похоже, нет. Я решительно киваю сатиру и говорю, чтобы вел меня к дороге. Рогатый спрыгивает с платформы и встает на тропу. Вот я и узнаю, куда она ведет.
По пути в голову, разумеется, лезут всякие глупости.
— Надеюсь, не будет как в дурацких страшилках? — Я ловлю недоуменный взгляд сатира и поясняю: — Героиня убегает от маньяка, выскакивает на дорогу, видит машину и размахивает руками. Тачка останавливается, а за рулем — тот самый маньяк. Ну, в моем случае — Миранда.
— Понятия не имею, о каких страшилках ты говоришь, но встречи с червами не исключаю. Если они все это время искали своего дружка, то вероятность наткнуться на них весьма высока. — Рогатый трет подбородок. — Знали бы мы заранее, что так выйдет с электричкой, упали бы на хвост валету. А то уехала порожняком, могла бы и подбросить.
— Думаю, ей было бы неприятно нас везти.
— Зато нам — приятно. Больше думай о своих интересах, малыш. Не то вырастешь альтруистом и ездить будут не с тобой, а на тебе, — резко отзывается сатир.
Я не согласна, но спорить не хочу. У нечисти, без сомнения, свое представление о добре и зле. Вряд ли один разговор с малознакомой девчонкой убедит нечеловека стать человечнее. Тем более у меня самой еще не вполне сформировались принципы. Хотя одно я знаю точно: быть эгоистом — плохо, потому что тогда ты причиняешь боль своим близким и даже не замечаешь, насколько сильную. Отец показал мне, каково это, на собственном примере.
Пару минут мы с рогатым идем молча, но язык у него явно без костей.
— А с настоящим маньяком ты встретиться не боишься? — осведомляется он задушевным голосом. — Поздний вечер. Одинокая девица. Водителю могут закрасться темные мысли.
— Ну со стороны я, может, и кажусь одинокой. Но ты же со мной. Или… — Я холодею от мысли, что сатир собирается бросить меня на трассе.
— Да, я с тобой и никуда не денусь. — Он окидывает меня странным взглядом, значение которого я не понимаю. — Если не заметила, я тоже чертовски альтруистичен. Потому-то и знаю, что это самый короткий путь на кладбище. — Голос язвительный и в то же время грустный, — видимо, больная тема.
Не представляю, откуда берется это чувство, но меня тянет сказать рогатому что-то приятное.
— Если хочешь, давай сходим в Терновник до того, как я выполню задание. Я знаю, мы не договорились о точном времени, но… можем сделать это завтра.
— Нет. Только после того, как ты познакомишься с королями, — отрезает сатир.
