Ноги ватные, еле плетутся. Вот бы упасть и поползти, но скорость от этого точно пострадает, а мне хочется как можно быстрее оказаться подальше отсюда. В ушах стучат молотки.
— Не идет? — уточняю я через пару минут.
Сатир оборачивается и мотает рогами влево-вправо. Меня немножко отпускает, но энергии не прибавляется. Даже наоборот. Вата расползается по всему телу, делая его хлипким и непослушным. Мне все навязчивее хочется растянуться на асфальте. Лечь и лежать, пока сквозь серую корочку тротуара не пробьется трава и не затянет меня.
— Удивлен, что с таким папашей ты не выросла последней мразью, — говорит рогатый.
— Слова поддержки — явно не твой конек. — Инна качает головой. — Слушай, Грипп, а почему он винит тебя во всех смертных грехах? Семья заболела — ты виновата. Бывшая жена с лестницы упала — опять ты виновата. Он параноик, да?
— Любопытство — явно твой конек, — отзывается сатир. — Вот только подумай хорошенько, подходящее ли сейчас время, чтобы совать свой нос человеку в душу?
— Все в порядке, — говорю я ему. — Отец считает, что я проклята. И в общем-то, я тоже так думаю. Хотела сразу рассказать, еще в баре, но как-то много всего навалилось.
Сатир приобнимает меня за плечи и шепчет Инне:
— У ребенка стресс, не слушай ее.
Я замечаю детскую площадку с горкой в виде ракеты, качелями и парой скамеек. Поворачиваю к ней, и спутники без возражений следуют за мной. Наконец-то можно присесть! Расползаюсь по лавке, как желейный мишка, оставленный на солнце. Сатир с Инной устраиваются рядом, и нас обступают голуби. Курлычут, заглядывают в глаза. Поняв, что угощения им не видать, птицы расходятся.
— А есть доказательства? Ну, того, что ты реально проклята? — интересуется девушка-стихия. — Как ты сама сказала, несчастья случаются со всеми и без проклятий.
Я глубоко вдыхаю и кратко излагаю Инне события моей жизни. Без подробностей о заколоченных окнах и других отцовских выходках. Просто перечисляю смерти и трагические случаи, происходившие вокруг меня, но не со мной. О самом первом несчастье, правда, умалчиваю.
Сатир на протяжении всего рассказа строит скептические рожи. Он не в восторге от того, что я откровенничаю с трефовым валетом, да и в проклятие не верит. В этом он похож на Крис. А еще в том, что пытается защищать меня, пусть и на свой лад.
Чувствую, как нарастает тревога. Проклятие уже дотянулось до мачехи. Надеюсь, оно не в состоянии навредить рогатому. Нечисть ведь не может заболеть или умереть?
Мне вспоминается Клим. Пиковый король грозился убить сатира и сделать из него чучело. А Гриф и вовсе зарубил «цветную капусту» и ранил Лимо. Получается, существа с той стороны мало чем отличаются от людей: такие же непрочные конструкции, как и мы.
Я смотрю на сатира, и страх холодными пальцами щиплет сердце.
— Сразу скажу, что я не согласна ни с тобой, ни с орликом, — высказывается Инна. — Он думает, что проклятия нет, ты думаешь, что проклятие есть, а я думаю, что тут все не так однозначно.
— Тебе бы политиком быть, — хмыкает сатир.
— Угадал. Я как раз учусь на политолога на заочке. — Инна сверкает улыбкой. — Знаешь, Грипп, почти любое событие можно трактовать и так и эдак. Ты не думала, что кто-то может специально убивать всех этих людей, чтобы создать видимость проклятия? Может, у тебя с детства есть свой сталкер-маньяк. Кто знает? — Девушка-стихия закидывает ногу на ногу и постукивает пальцами по коленке.
Версия кажется мне по меньшей мере странной, но сатир внезапно поддерживает Инну:
— Я даже знаю, кто это может быть, — заявляет рогатый и, что совершенно в его характере, ничего больше не говорит.
— Не томи, орлик!
— Даю подсказку. — Он многозначительно поглядывает на нас. — Золушка.
— Золушка? — Инна морщит лоб и тотчас хлопает по нему, будто приказывая разгладиться. — А! Дошло. Намекаешь на злую мачеху?
— Крис?! — Я чуть не задыхаюсь от негодования. — Ты спятил? Она вообще-то сейчас в больнице. Без сознания. И вообще…
— Не спеши с выводами, малыш. От кого ты узнала, что мачеха грохнулась с лестницы?
— От соседки.
— А кто сказал, что Крис нельзя навестить в больнице?
— Наверное, врачи.
— Тебе лично?
— Мне сказала Маруся. Ты сам знаешь. Это случилось только что, и ты стоял рядом! — закипаю я.
— А теперь просто подумай. Твоя мачеха легко могла подговорить или подкупить соседку, чтобы та наплела с три короба. Маруся твоя какая-то мутная, если честно. Погоди, не перебивай. — Сатир поднимает указательный палец. — Спроси себя, почему с Крис никогда ничего не случалось? Почему на нее не действовало проклятие? А сейчас, когда ты отдалилась от нее, сразу произошло несчастье. Мачеха одержима тобой, малыш.
— Да, похоже на абьюз, — подхватывает Инна. — Выдуманное проклятие как способ привязать к себе. А когда вообще началась вся эта лабудень? Я правильно понимаю, что вскоре после того, как твой отец женился на Крис?
Я чувствую возмущение, растерянность и еще что-то, непонятное и колючее. Перевожу взгляд с сатира на Инну и обратно. Когда они успели так спеться? Думают, могут топить Крис, а я и слова поперек не пикну?
Я выпрямляюсь и говорю:
— Вся эта лабудень, как ты сказала, началась со смерти моей мамы. Ясно? Она умерла, когда мне было три. Крис тогда жила в Москве и понятия не имела, что станет моей мачехой. Вы тут играете в детективов, но ничего, вообще ничего не знаете. Крис не абьюзер, не сталкер и не маньяк. Она лучше всех, кого я знаю! — Чувствую, как к щекам приливает кровь. — А ты, — поворачиваюсь к рогатому, — вместо того чтобы нести чушь, взял бы и слетал в больницу. Ты же везде можешь проникнуть, забыл? Лети и найди Крис! — Я резко указываю в сторону: таким жестом провинившихся детей гонят в угол.
Не сомневаюсь, что сатир будет спорить и упираться, но он с ухмылочкой бросает:
— Резонно. — И превращается в дым.
— Ого, а ты умеешь быть дерзкой. Это хорошо для нашего дела, — говорит Инна и, помявшись, добавляет: — Сочувствую насчет мамы.
Я киваю.
Отец никогда в открытую не заявлял, что мама стала жертвой проклятия. Не обвинял меня в ее смерти. Наверное, ему мешали остатки совести. Впрочем, если умалчивать о некоторых вещах, они не исчезнут. Я знаю: он всегда вел счет, начиная с мамы. Пусть причиной ее смерти назвали аневризму мозга, первопричиной была я. Венечка верно сосчитал: тринадцать душ. Мама — первая.
— Если хочешь поговорить об этом…
— Нет. Лучше объясни, что делают трефы. — Приступ дерзости еще не прошел, поэтому мой голос звучит уверенно и требовательно. — Ты сказала, вы забираете жизни, но рассердилась, когда сатир назвал это убийством.
