— Пойду встречу первых гостей. — Аза нацепляет улыбку и, придерживая подол, выходит.
Совсем скоро галерею наполняют люди. Они рассматривают и обсуждают картины, причем совершенно не стесняются в выражениях. Пару раз я отчетливо слышу: «Ну и дерьмо!» — и невольно поглядываю на Виту. Не представляю, каково это: стоять и слушать, как разносят твои произведения. Художница выглядит сосредоточенной и погруженной в себя. Критика ее не задевает.
Шоты улетают быстро. Даже чересчур. Я едва успеваю делать новые, а потом забиваю: посетители находят непочатую бутылку и прекрасно справляются сами.
— Дамы и господа!
Раздается громкий хлопок, и все оборачиваются к Борису. На нем джинсы и длинный пиджак, накинутый на голый торс. Судя по свисту и томным вздохам, кубики пресса вызывают больший ажиотаж, чем картины.
— Сегодня вас ждет необычное представление. Камерное арт-шоу, в котором вы и ваши эмоции сыграете главную роль. Я уверен, каждого из вас… нет, каждого из нас когда-либо обижали. Оскорбляли. Предавали. Мы отчетливо помним тех людей, кто причинил нам боль. Помним, хотя желали бы навсегда выкинуть их из памяти. — Борис обводит посетителей взглядом и будто тянет из них эмоции: одни согласно кивают, другие задумчиво крутят в руках пустые стопки. — Сегодня у вас появится шанс избавиться от этих людей. Стереть их. С помощью нашей несравненной художницы Виты Ньювейв вы пройдете кровавой поступью прямо по лицам ваших врагов!
Раздаются жидкие хлопки. Публика скорее озадачена, чем вдохновлена.
В центр залы выходит Вита с тазиком краски. Борис кладет на пол холст, меньший по размеру, чем те, на которых художница рисовала днем. Аза торжественно объявляет:
— Прошу, дорогие гости! Прямо сейчас вы можете заказать у нашей художницы портрет человека, которого хотели бы вычеркнуть из своей жизни. — Она обворожительно улыбается. — А потом… потом вы увидите, что будет.
— У меня нет с собой фотки свекрови, — выкрикивает одна из зрительниц.
Звучит дружный смех.
— Но есть же соцсети! — возражает бубновый король. — Неужели я одна такая, кто пишет токсичные комменты под постами заклятой подружки и следит за счастливой жизнью своего бывшего?
— Мой экс-бойфренд попал в аварию, — говорит девушка с фотоаппаратом на шее. — Живой, только весь в гипсе. Стыдно, конечно, но я недавно подумала: ух ты, наконец-то он не сможет залезать на все, что шевелится.
Снова раздается смех.
— Вам не должно быть стыдно, — говорит Борис. — Это не вы предали, а вас. И вы имеете полное право радоваться, когда негодяй получает по заслугам.
— Что ж. — Девушка с фотоаппаратом выходит вперед и протягивает Вите мобильный. — Тогда нарисуйте его. Вот он. Я так понимаю, вы сделаете шарж?
Вита, лишь мельком взглянув на фото, макает ногу в краску и принимается за дело. Борис отвечает:
— Кое-что получше шаржа.
Над портретами Инны и Бруевича Вита трудилась долго, а тут — раз, два, и готово. Изображение получается не таким четким и проработанным, как дневные картины, но девушка с фотоаппаратом все равно реагирует очень эмоционально. Она всплескивает руками и бормочет:
— Ну вылитый он. Козлина!
Борис поднимает портрет и показывает публике. Несколько человек аплодируют, после чего картина водружается на мольберт.
— А теперь… — начинает Борис.
К девушке с фотоаппаратом подходит Аза и помогает ей надеть длинный прозрачный дождевик.
— …возьмите тазик, вспомните все обиды и от души плесните прямо в харю этому козлине!
Теперь аплодируют все. Даже я, поддавшись общему воодушевлению, награждаю Бориса парой хлопков. Со всех сторон раздаются возгласы поддержки и одобрения. Девушка берет таз, замахивается, обливает картину и хохочет от восторга. Публика подхватывает.
Больше никого уговаривать не приходится. К Вите выстраивается очередь. Выплескивая краску на нарисованных обидчиков, люди словно освобождаются от накопленного негатива. Им становится легче. Одни начинают смеяться, у других распрямляются плечи, третьи забывают про алкоголь, хотя до этого опрокидывали стопку за стопкой. Глядя на довольные и веселые лица, я и сама задумываюсь: не попросить ли Виту изобразить отца? Жаль, что фотка с берегиней осталась в бабушкиной квартире. А в соцсетях его нет.
Хотя, может, уже есть. Выкладывает фоточки с Васей и вторым, оставшимся для меня безымянным, сыном. Вот они втроем гоняют мяч по двору. Вот сидят с удочками среди камышей. А вот жмутся другу к другу возле костра: ждут, когда прогорит, чтобы запечь картошку.
Правда, я не знаю, растут ли на Диксоне камыши. Рука тянется к предплечью, но сворачивает и хватает полупустой пакет с томатным соком. Я проглатываю теплое пойло, — похоже, тетрапак стоял рядом с батареей. Буэ-э! Вкус мерзкий, но у меня внутри теперь не так пусто и холодно.
Когда перформанс подходит к концу, публика не спешит расходиться. Несколько человек договариваются с Витой о покупке ее картин, Аза и другие энтузиасты устраивают в углу мини-дискотеку, а Борис беседует с синеволосой девушкой. Я, не зная, куда деться и чем заняться, случайно оказываюсь рядом и слышу их разговор.
— О, Борис, — щебечет синеволосая, — татушки на лице — это та-а-ак актуально! — Она тянется к его щеке, но Борис перехватывает ее руку. — Что… что означает надпись?
— Имя моей матери. Оно напоминает мне, что нельзя ни с кем сближаться: зло часто находит приют в самых близких людях. Мать била меня в детстве, пока ее не лишили родительских прав.
— Ох, бедняжка! — У синеволосой широко распахиваются глаза.
Борис окидывает ее оценивающим взглядом.
— Пошли, — бросает он и уводит девушку из галереи.
— А потом, дура, ты будешь просить нарисовать его портрет, чтобы плеснуть в него краской, — ворчу я, медленно сползая по стенке.
Сил совсем нет. Я весь день провела на ногах, помогая с подготовкой перформанса, и ничего не ела, если не считать утренний кусок пирога в «Депрессо». Дурацкий сок теплым тяжелым комом лежит в желудке. В висках начинает потрескивать от усталости. Прикрываю глаза.
Интересно, что делают Инна, Бруевич и Гриф? С ними ли сатир? И что случилось между трефами и Витой? Раз она облила их портреты краской, получается, они сделали ей что-то плохое?
Гоняя мысли туда-сюда, я сама не замечаю, как начинаю дремать.
— Вставай, — обрушивается сверху.
Я вздрагиваю и поднимаю взгляд. Надо мной возвышается Борис. Он протягивает руку, и я неосознанно берусь за нее.
Зря.
Борис вздергивает меня на ноги, а потом сжимает пальцы так крепко, что из горла вырывается писк. Я пытаюсь освободиться, но тщетно.
— Что чувствуешь?
Его лицо оказывается совсем близко. Дыхание — жаркое, того и гляди опалит ресницы. В нос бьет мускусный запах пота.
