Как перевалило за полдень, проснулись хускарлы-племянники, наскоро перекусили и тоже вышли. Я им пересказал, что понял за это время, а потом отправился поесть.
Вемунд снова сидел возле очага, закутавшись в одеяла. Гленна-ключница была не в духе. Бросила плошку на стол, плеснула немного эля, кивнула на снедь, мол, сам дотянешься, и вышла.
— Чего это она? — спросил я у старика.
— Просила, чтоб бриттскую мелюзгу пустил во двор.
Понятно. А он, значит, отказал. Да ничего им не сделается, коли сидеть будут тихо. Так что я завел другой разговор.
— А тот молот вправду твой?
— Да, — и замолк.
Нет бы похвалиться подвигами, убитыми тварями, поведать о былых приключениях.
— На какой же ты руне его поднять сумел? Я на шестой, и то чуть пупок себе не порвал, пока замахивался.
— Хех, — крякнул старик. Видать, польстило ему. — Удивительно то, что вообще сумел. Племянникам-то мой молот не по плечу.
— Даже тому, что на седьмой?
— Оторвать от земли он его может, а вот выше пояса — уже никак.
Верно, вчера они вдвоем его через ограду перекидывали.
— Так когда ты его осилил?
Вредный старик, скорее всего, любил, чтоб его поупрашивали. Уже в который раз делал вид, будто и не слышал вопроса.
— А вот на шестой и осилил. Примерно как ты: хватало лишь на два-три удара. На седьмой уже поболее, а к девятой мог биться хоть с утра до ночи. Но у меня дар подходящий — в силу.
Я недопонял.
— Как это в силу?
— Мог поднять больше, чем другие, вдарить крепче. Пусть не шибко быстр и ловок, зато если уж попаду, так мало никому не покажется. Да-да, этим молотом я и мечи ломал, и топоры крушил. Никакая кольчуга, никакой шлем ему не помеха.
О, наконец старик разогрелся, разговорился. Теперь не заткнуть будет, прям как вчера.
— Хотел сыновьям оставить, нарочно не продавал, даже когда туго было. А ведь серебра за него отсыпали бы немало, хватило, чтобы Гиса в рунном доме до хускарла подняли, руны до восьмой. Но я не продавал. Да-да, думал, к кому из сыновей дар перейдет. Но не вышло. Они так-то не слабы, старший мой с мечом ох как ловок, средний вон у конунга в дружине, а всё равно не годятся.
— Так, может, станет кто хельтом и заберет молот?
— Зачем? Только руку портить. Они уж привыкли к мечам. Разве что Гис… нет, не похож он на силача. А у тебя что за дар? И не говори, как у меня. Да-да, я и ростом был выше, и плечи шире, кулак — не меньше того молота. И с каждой руной становился крепче и мощнее.
В голове всплыли слова Альрика: «Никому не говори про свой дар. Никому, понял? Хотя бы пока не станешь хельтом».
— Да непонятно. Я чуток сильнее, чуток быстрее, чуток выносливее. Вроде бы везде лучше, но в бою не особо заметно.
— Но молот-то ты поднял.
Что верно, то верно.
— Так, может, подаришь молот мне? — неуверенно предложил я. — Раз я и по силе подхожу, да и помогаю вон как. Если надо, могу еще денек побыть, пока сыновья твои не приедут.
Ну, а что? В песнях таких случаев пруд пруди. Мол, идет герой по дороге, поможет какому-нибудь старику или старушке, а те в благодарность оружие редкое или оберег заговоренный. А если то бог переодетый, не Фомрир, конечно, а Орса или Хунор, так могут и дар особенный дать.
Но вместо этого старик рассмеялся-раскашлялся.
— Чтобы я свой молот отдал? Да изгою-убийце? Этот молот пол-Бриттланда знает. Не нужно мне такого позора!
Вот ведь гад сморщенный! Как с драуграми помочь, так изгой-убийца годится, а как молот дать — так нет?
Я деревянную ложку в руке смял до трухи, зубами проскрежетал, но сдержал гнев.
— Как же позволил в доме ночевать? А вдруг бы я захотел ограбить?
— Так ты ж не бритт бесчестный, а норд! Хотел бы убить, так убил бы в первый же вечер. А втихую грабить норд не будет. К тому же знал я того Хрокра. Трус и мерзавец. Его сын с моим давно не в ладах. Да и сам я еще не помер. Как-нибудь бы уж отбился от шестирунного!
— И давно понял?
— Да почти сразу. Сынок мой пересказывал, как всё было, стращал, что изгои могут заглянуть в мой дом, звал перебраться в Сторборг, — старик снова заскрежетал смехом. — Гляди, и ведь угадал.
И снова раскашлялся, поднес руку к лицу, чтоб слюну утереть, а пальцы трясутся как хвост у трясогузки. На такого злиться — себя не уважать. Может, он потому и позвал нас, что хотел еще раз хоть какие-то чувства испытать: страх, любопытство, азарт? Или гости здесь так редки, что сойдет любой путник? С бриттами он общаться не хочет, старшие сыновья приезжают редко, а младший не больно-то рвется сидеть с отцом. За это годы, поди, сто раз выслушал все истории.
— Раз уж выяснили правду, так, может, расскажешь, что там было и как? Поте́шь старика! — сказал Вемунд и впился внимательным взглядом.
— Ну, кое-что могу и рассказать, — согласился я. — А ты потом про молот: откуда он взялся, из чего сделан…
Особо я трепать языком не стал, говорил лишь, о чем за пиршественным столом обычно бают: как мы на морскую тварь охотились, как троллей ловили, как великана убивали, не того, что у малахов, а того, что у Гейра Лопаты. Про наши хождения в Бриттланде ни слова не сказал. Незачем.
Но когда зашла речь о молоте, со двора позвали. Громко и настойчиво.
Я взял последний целый щит и выскочил наружу.
Там, прямо внутри ограды, бесновался драугр, теснил сразу обоих братьев. Как он перебрался, понятно стало сразу: перепрыгнул. Седьмая руна, вроде бы не так много, из оружия только нож, не женский в пол-ладони, а хороший боевой нож с длинным лезвием в две ладони. Ни кольчуги, ни шлема, одна рубаха и драные штаны с порезами. Но явно противник не из легких, потому как он не дрался, а прыгал. Как блоха — на полтора своих роста взлетал, потом сверху падал, да не просто, а по хитрому.
Вот он взлетел, поджал ноги, увернувшись от меча, затем оттолкнулся ногой от плеча хускарла и заехал второй ногой ему по лицу. Я б тоже так смог, если б догадался! Против такого бойца молот — помеха, а не подмога. С моей нынешней скоростью и силой я молотом ни в жизни в эту блоху не попаду, а вот топором можно попробовать.
Шестирунный хускарл отлетел в сторону с разбитым лицом. Семирунный кое-как отбивался, больше огребая, чем давая.
Я оттолкнул бесполезных племянничков, крикнул, чтоб присматривали за другими мертвецами, и посмотрел на Блоху. Жаль, не понять, как он выглядел при жизни: мышцы усохли, кожа потемнела и сморщилась, из-под приподнятой верхней губы виднелись бурые зубы, одного верхнего не хватало. А вот фигурой недалеко ушел от меня: мелкий, худой, юркий. Точно блоха.
Драугр снова прыгнул, но не вверх, а вбок. Враз пролетел мимо, чиркнул ножичком, я двинул щитом, и он отлетел в сторону, врезавшись спиной в сарай. Я рванул к нему, замахнулся топором, как он взмыл на крышу сарая. Бездна, в эту игру и я играть могу! Поднапрягся и тоже прыгнул. Плюхнулся пузом на край, а цепляться нечем. В одной руке щит, в другой топор. Сбросил щит, подтянулся, только хотел встать, как над головой пролетела стрела.
