Усатый в ответку впился в меня едким прищуром хитрых глаз как начинающий искусствовед в картину Ван Гога. Когда он жует, его щеки смешно потряхиваются в такт челюстям, словно два кожаных мешочка за ниточки дергают, а толстый, широкий нос с крупными грязными порами походит на кусок поролона когда его сжимают и разжимают в руке.
Под его пристальным взором мне неуютно, он, словно, ждет от меня каких-то действий или слов и крайне озодачен моим молчанием.
Наконец, экологически чистый обед подходит к своему логическому завершению — все тарелки, миски, жбанчики и кубки опустели, лица вкушавших розовеют, глаза соловеют. Насытились голуби. По всем признакам сейчас должна начаться вторая часть Марлезонского балета и меня станут склонять к подвигу.
Моим догадкам через минуту дает подтверждение глава собрания. Щекотряс смачно отрыгнул, отодвинул от себя пустую тарелку с болтающейся в ней мокрой ложкой. Оглядел сытым взором избавленный от яств стол. И только собрался исторгнуть из себя какие-то слова, как я непочтительно его прерываю:
— Вообще-то, — говорю, — неплохо бы для начала представиться. Меня Андрюхой зовут.
Рваный аж подпрыгнул и в бок меня локтем тычет.
— Этого я знаю, — на Бура киваю, — а остальных впервой вижу. Вот ты, уважаемый, кто такой? До степенных лет дотянул, а вежливости не научился? То, что вы все из леса не оправдание. Меня, например, мама учила с незнакомыми мужиками не разговаривать, не есть, не пить, за ручку не ходить. Кто ж знает, какие там у вас наклонности нехорошие имеются. А вы, мало того, что не знакомые, еще и рожи ваши мне очень не нравятся, прямо не знаю что и делать.
Тишина как у Дракулы в гробу.
Усатый медленно встает, с шумом роняя свою лавку. Руки на пузе складывает, большие пальцы под пояс засовывает.
— Больно ты дерзок для татя неумытого! — рокочет. — Мне ведь только взгляд кинуть и не будет тебя!
Черт, “Оскара” в студию! Старина Станиславский тут бы во весь голос завопил: «Верю!»
— Не будет меня, — говорю спокойно, — не будет и серебра, вот Головач огорчится. Ты, дядь, лучше сядь и начни все сначала, причиндалами мы потом померяемся, когда дело сделаем, лады? Я очень хочу получить десятую долю как мне было обещано и наизнанку вывернусь лишь бы прижиться при боярском дворе. Если вы пропустили мимо ушей, то, что говорил всем и своему дядюшке в частности Овдей, — на вконец обалдевшего Мишу киваю, — то напоминаю: амнезия у нас, не помним мы ничегошеньки, хоть режьте, поэтому желаем, чтобы все формальности были соблюдены. Если усек — можешь начинать.
Я затыкаюсь и клею на лицо обезоруживающую улыбку.
Слышно как снаружи стучат пятками по дощатому причалу грузчики, жужжит где-то шмель, тренькнул склянками в глубине корчмы испуганный халдей.
Подобно синему киту усач с шумом выпускает из надутой груди воздух. Опускается на услужливо подставленную Буром скамейку и заявляет, что он, дескать, единоутробный брат боярина Головача Минай и не знать этого просто стыдно.
— Тоже — боярин? — спрашиваю.
— Нет, — говорит, — пока…
Дальше подрастративший спесь Минай рассказывает, что рядышком с Буром сидит еще один сын Головача — Завид (а я бы и не сказал, что они родные, Бур — темный, кареглазый, этот — белобрысый, рябенький). С Завидом сидят молодые воины Кульма и Протас, им всем полностью доверяет сам Головач и я, стало быть, обязан. Корчмаря зовут Кулей и он тоже свой в доску.
Отодвинули, значит, Бурушку от командования, это явно не добавило ему дружелюбности, сидит и неприязненно так на дядю косится. Миная это нисколько не колышет, он уже пришел в себя от моей наглости и вновь почувствовал себя хозяином положения.
Собственно, план изъятия серебра у незаконных владельцев у них жиденький и его я уже слышал от Миши. Если бы я действительно собирался возвращаться в разбойничью банду и искать сокровища, у меня возникло бы несколько вопросов. Два самых главных я решил все же задать, чтобы явить свою заинтересованность.
— Как — спрашиваю, — мне попасть к тем разбойникам, если я даже не знаю, то есть — не помню где их искать? И еще: что если серебро уже разделено по долям среди участников налета? Как мне прикажете его собирать?
Минай снисходительно ухмыляется и говорит, что не нужно никого искать — сами найдут, стоит потереться в людных городских местах, таких как торг для примера. Если сразу нож в бок не сунут, почитай полдела сделано.
Ко второму пункту моих замечаний братец боярина отнесся вовсе легкомысленно и предложил мне проявить смекалку на месте, разрешил даже перерезать поголовно всю разбойничью шайку во главе с атаманом, но серебришко добыть.
Я соглашаюсь. Смекалку, так смекалку, чего тут непонятного? Минай продолжает говорить, но факт наличия у причала большой лодки начинает занимать мое внимание больше, чем его трескотня. Я принимаюсь быстро соображать как попасть на эту или какую другую лодку, с кем договориться, чтобы сдернуть отсюда по воде. Могут запросить и наверняка запросят денег. Спросить с этих аванс? Не дадут, я б не дал… Так, что еще? Торг? Торг это же не что иное как рынок, базар? Добраться до городского рынка? Потрясти местных жиганов, если они там водятся. Денег можно надыбать у Миши, ведь у Овдея дома точняк кой-какие нычки есть.
Начинаю ерзать от нетерпения, хочу поскорее отправиться к причалу. Рваный взглядом спрашивает в чем дело, я киваю — потом, мол. Так же рассеянно я поддакиваю словоизлияниям Миная, уже совсем их не воспринимая.
Под конец Минай разрешает мне сегодня отдохнуть, семь отведенных дней возьмут свой отсчет с завтрашнего утра. Неугомонный Бур предлагает приставить ко мне человека для догляду.
— Зачем? — жмет плечами Минай. — Его жизнь в его же руках да и подозрений меньше. Хочет жить как человек, а не по лесам клещей да комаров кормить — пущай повертится.
Оставшийся непонятым обиженный Бур с братом и сотоварищами покидает корчму. Минай смотрит им вослед с усмешкой.
— Щенки, — говорит с презрением. — Вот кого бы послать добро возвращать.
Здесь не могу с ним не согласиться. Он перестает улыбаться и разом темнеет лицом, обдумывая что-то.
Я понимаю, что нелепая сходка завершена. Не благодаря за обед, тяну Рваного на выход. У дверей Минай, отечески подтолкнув Мишу вперед, придерживает меня за локоть. Из горячего шепота в ухо узнаю, что брат боярина Головача с удовольствием доплатил бы от себя если я расправлюсь с главарем разбойной шайки и ее членами. Я обещаю приложить для этого максимум усилий и спешу откланяться.
Тащу Рваного к причалу. Лодки там, конечно, уже нет. Ловлю патлатого босого мужичка в коротких портах типа бриджей. Морда усталая, голая спина потная и грязная. Спрашиваю куда подевалась лодка, отвечает, что разгрузили, назад ушла, завтра утром еще две придут. Лодки тут есть и свои, поменьше, но, ежели платы нет, никто не повезет даже на расстояние плевка.
