Эгмунд все так же пристально глядит на меня, словно хочет сказать: “Видал как могу!?”
— Э, Седой! Ты чего творишь, тварь отмороженная?! — кричу как только отпускает оторопь.
Минай под моим ножом шумно сглатывает.
— Будешь смотреть дальше или сделаешь что хотел? — совершенно ровным голосом спрашивает седой урман.
Следующим в ряду стоит Михаил Евгеньевич Мохов.
Я вдруг понимаю, что непоправимо просчитался. Скандинавскому наемнику глубоко наплевать на семейные дрязги, он уважает лишь силу и любит только звон монет. Наши сокровища, судя по всему, они в доме уже обнаружили. Ему с приятелями этого надолго хватит. И не придется выкраивать с Миная свою долю.
Седой Эгмунд привычным движением стряхивает с меча кровь, словно подводит итог моим раздумьям. Ему ничего не стоит сейчас сделать один-единственный мах и уложить моего Мишаню рядышком с беднягой Родимом.
Я резко отталкиваю от себя Миная, снабдив в дорогу добрым пинком под копчик. Усач под воздействием приданного ускорения семенит на полусогнутых вперед и в конце своего пути падает на локти подле мертвого Родима.
— Убейте его! — поднимаясь на ноги верещит Минай. — Убейте собаку! Дайте мне меч я сам его зарублю!
Минай вырывает из рук кого-то из своих людей меч и с неожиданной прытью кидается ко мне, делает простой, неуклюжий косой мах справа, я уклоняюсь, быстрым подскоком сокращаю дистанцию и врубаю в его висок хлесткий хук. Минай без памяти и без желания продолжать мое зарубление падает мордой в траву. Я вынимаю из-за голенища метательный нож. Наконец-то я про него вспомнил! В глаз белке не бью, но в широкую харю любого из урманов не промахнусь это уж точно.
— Возьми его, Харан! — командует Седой Эгмунд, горя желанием досмотреть спектакль до конца.
С крыльца легко сбегает молодой коренастый урман. На его поясе сразу два меча. Когда он их вытаскивает и направляется ко мне, становится действительно страшно.
Два клинка косым крестом секут воздух, Харан, мотаясь из стороны в сторону, подходит все ближе, а я никак не могу прицелиться…
На дворе вдруг разом становится светлее. Слышится фырканье лошадей, из-за сараев и кузни появляются люди с горящими факелами.
— Довольно крови, Эгмунд! — гремит знакомый глас и я, почему-то, начинаю верить, что сейчас меня опять не убьют.
Глава девятнадцатая
Вид боярина Головача воистину боярский. Я думал он кроме как вкусно жрать, обильно пить да сладко спать ничего путного делать не умеет, а он вон какой красавец! Верхом на вороном коне, в полном боевом облачении, пышные кудри выбиваются из-под шлема, богатая борода заткнута за пояс. Рядом с боярином четверо всадников с длинными копьями и щитами.
Хотел бы я знать как они тут очутились. Случайным стечением обстоятельств объяснить я это не берусь. Не на конную же прогулку они сюда среди ночи выехали. Ясно, что по чьи-то души, а вот по чьи…
Головач медленно выезжает на середину двора, обводит гневным взором притихшее сборище, задержав взгляд сначала на убитом Родиме, потом на сыновьях с племянником.
Двор окружен! громогласно возвещает Головач. — Каждый, кто попытается уйти без моего разрешения будет убит на месте. Оружие на землю и не вздумайте чудить — порешу, вы меня знаете.
Видимо, действительно знают и не понаслышке, раз тотчас стали отбрасывать мечи, ножи и короткие копья. Особенно преуспели в деле саморазоружения члены личной дружины Миная, один за другим побросав все, что имелось колюще-режущее в руках и на теле. Урманы не сделали ни малейшей попытки избавиться от своего оружия. Харан так и вовсе продолжает стоять прямо перед всадниками с обнаженными мечами в руках и нахально скалиться.
— Тебя это тоже касается, рыжий, — говорит ему Головач. — Бросай мечи.
А мы уходим, нагло заявляет с крыльца Седой Эгмунд. — Мы простые наемники, служим тому, кто платит. Нам ваши дела не нужны, разбирайтесь без нас.
— Э, нет, урман, — обламывает его Головач. — Достаточно тебе пакостить у меня за спиной, никуда вы не уходите.
— Лучше убери коней с дороги, боярин, — мрачно молвит Эгмунд.
Над подворьем повисает кладбищенская тишина. Я бочком отодвигаюсь из поля зрения быкующих сторон, у них тут, похоже, замес намечается, попадать под раздачу ой как не охота. Пячусь до припертой тесиной двери сарая с томящимися взаперти разбойниками.
Слышу как громко усмехается Головач, продолжая прения.
— Ты же с пустыми руками не пойдешь, так ведь, Эгмунд?
— Это серебро я заслужил, — говорит урман, упрямо поджимая губы.
— Ты заслужил, а я заработал. Чувствуешь разницу? Вижу тебя насквозь, урман. Ты вор, разбойник и убийца, крови на тебе больше, чем листьев на этих липах. Поэтому волей князя Рогволда Полоцкого, моим свидетельством и правом боярского суда объявляю тебя и твоих людей виновными в лихом промысле и достойными смерти. Снимайте оружие и сдавайтесь, тогда умрете как люди, иначе побьем всех стрелами как бешеных собак.
Седой Эгмунд громко фыркает и все тем же нагловатым тоном вопрошает:
— Что ж ты брата своего не судишь, боярин? Суди так же как и нас, или думаешь нет на нем никакой вины?
С братом я разберусь без твоих паршивых советов, урман, отрезает боярин.
Недавно отошедший от нокаута Минай на этих словах втягивает голову в плечи и смиренно потупляет взор, точно нашкодивший хулиган в ожидании неминуемого наказания.
— Не сомневаюсь, что разберешься, — кривит рот Эгмунд, поняв, что остался без поддержки. — Почто тогда боярский суд обходит татя и душегуба, он что, меньше нашего натворил?
— Какого еще татя? — сердечно удивляется Головач и начинает вращать большой головой в поисках цели.
Вон стоит, охотно подсказывает Эгмунд, на меня кивая. — Сарай плечом подпирает, сбежать хочет.
И этот туда же! Откуда он меня знает? Дался я им всем! Господи, да за что?
Ко мне с двух сторон двинулись четверо с факелами и оружием. Хорошо успел тесину убрать и парней выпустить, может кому уйти и удастся…
Этот что ли? с деланным удивлением спрашивает Головач. — Так это не тать вовсе! Десятник из дружины моей, верный человек, волен идти куда хочет, мой приказ не покидать двора его не касается.
Что-то я совсем запутался. С каких это пор я человеком боярина Головача сделался? Никаких договоров мы с ним не составляли и книжку трудовую мне не выписывали. Покорнейше благодарю за отмазку, но я — пас. Сейчас оглядимся да и драпанем с пацанами подальше отсюда, без поживы, зато живы. Рваного позже найду.
— Вот как, значит, правится твой суд, боярин? — не унимается въедливый урман. — Значит твоим людям грабить и убивать разрешается, а другим даже защищаться не дозволено?
