Первин еще не видела айю Тайбу, однако легко могла себе представить, каково няньке маленьких детей будет вытирать кровь покойника и толстый слой черного порошка. Она осторожно произнесла:
–Я ее спрошу, но она, возможно, откажется.
–Поговори с ней, и поехали,– решительно объявил Джамшеджи.– Я завезу тебя домой, а потом – на фабрику.
–Я не могу поехать домой. Меня Элис ждет.
Джамшеджи поднял брови.
–А, ну конечно. Ты обещала этой болтушке-англичанке. Пусть тогда Арман высадит тебя у их бунгало, а потом вернется за мной. Какой там адрес?
–Маунт-Плезант, дом двадцать два,– ответила Первин.– Совсем новое большое белое бунгало.
Брови младшего инспектора поползли вверх.
–Там ведь, кажется, какая-то шишка из правительства живет?
–Да. Это резиденция сэра Дэвида Хобсон-Джонса, советника губернатора,– ответила Первин, решив поддеть инспектора за его саркастическое замечание, отпущенное, когда он услышал голос Элис.
Но пронять его ей не удалось. Сингх фыркнул и заявил:
–Этого еще не хватало. За углом от дома, где я веду расследование, живет советник. Теперь придется бегать в два раза быстрее обычного.
Первин не считала, что расследование убийства можно сильно ускорить. У нее было ощущение, что она села в поезд дальнего следования. А кто еще окажется в купе и куда приведет путь в итоге, пока наверняка и не скажешь.
1917
20.В родном доме
Бомбей, март 1917 года
ПРИБУДУ БОМБЕЙСКИМ ПОЧТОВЫМ ТЧК ВИКТ ТЕРМИНУС 10 УТРА СБТ 20 МАРТА ТЧК ВАША ЛЮБЯЩАЯ ПЕРВИН
Первин заплатила за отправку этой немногословной телеграммы из Нагпура, одной из промежуточных станций на пути, который должен был занять сорок часов, но из-за замены локомотива растянулся на все сорок четыре. Выходя из поезда на вокзале Виктория-Терминус, она могла только гадать, встретят ее или нет.
Окинув платформу взглядом, Первин увидела в толпе целые семьи в белых одеждах и вспомнила про персидский Новый год. Из-за переживаний она совсем забыла, что прибудет домой в первый день Навруза, когда все парсы устремляются в храмы огнепоклонников, а потом – друг к другу в дома, на праздничные торжества.
У ее родных наверняка на сегодня свои планы. Ощущая комок в горле, она осматривала перрон и искала хоть одну знакомую фигуру среди сотен других. Может, отец догадался послать Мустафу. Представить, что за ней приедет дедушка Мистри, она не могла. Он ведь с самого начала был против ее свадьбы с Сайрусом. И вот теперь она совершила непредставимое и превратилась в беглую жену. Можно сказать заранее, как выразится дед: бусы моей репутации рассыпаны, окончательно и бесповоротно.
–Здравствуй, Первин!
Она резко развернулась, вгляделась в толпу и увидела отца в отглаженном белом костюме – в таком он всегда ходил в агьяри. За ним следом шли Растом и Камелия, тоже в праздничных нарядах.
–Какой сюрприз!– Джамшеджи помахал рукой, глядя на дочь со сдержанной надеждой во взгляде.
Камелия подошла поближе, увидела отливающие желтизной синяки у дочери на лице – и улыбка ее угасла.
–Доченька! Что с тобой такое?
–Первин, ты что, с полки в поезде упала?– поддразнил ее Растом.– И где твой багаж?
–Чемодана у меня нет, только вот этот саквояж.– Первин поняла, что после двух дней полного молчания голос ее звучит хрипло. Пассажиры явно ее сторонились, даже после того как она смыла в уборной кровь с лица и спины.
–Но почему?– осведомился Растом.– Что, черт возьми, произошло?
–Она нам потом расскажет.– Камелия раскрыла объятия, и Первин прильнула к матери.
Навруз не отменишь – Джамшеджи и Растом должны были как представители семьи отправиться на новогодний ленч к дяде Густаву. Первин слишком устала для такой затеи, и Камелия решила остаться с ней.
Когда мужчины ушли, Камелия наполнила ванну для дочери, попросила Джона приготовить яйца-пашот и подать их с обжаренным фенугреком. Первин выпила пять чашек мятного отвара – вода показалась ей на вкус гораздо лучше той, которую она в последние полгода пила в Калькутте. После этого Первин легла в постель и провалилась в безмятежную, совершенно безопасную тьму.
Она проснулась в полной темноте. В соседних домах гремело веселье: хлопали хлопушки, играли виктролы, новогодние застолья сопровождались смехом и болтовней. Первин вышла на свой балкон, по которому так долго скучала, и, к своему изумлению, обнаружила там любимую попугаиху дедушки Мистри Лилиан – та спала в просторной медной клетке. Первин открыла дверцу в надежде, что Лилиан одарит ее своей лаской, но птица лишь коснулась клювом ее руки – нет ли там еды,– а потом вылетела наружу. Пока Лилиан набирала высоту, устремившись в сад, за спиной у Первин открылась дверь спальни. Вошла Камелия с подносом, на нем стояли две чашки чая.
–Наконец-то с тобой можно чаю попить!– обрадовалась Камелия.– Я уже давно беспокоюсь, что ты так долго не пила.
Первин взяла в руку чашку с настоем имбиря и лемонграсса на молоке:
–Надеюсь, Лилиан вернется. Почему она у меня на балконе, а не в Мистри-хаусе?
Камелия опустилась на качели, печально взглянула на дочь.
–Знаю, что тебе своих забот хватало, но ты что, совсем забыла про деда?
Первин ошарашили скорбь в тоне и выражение лица матери.
–Я ни на миг о нем не забывала. Но что ты имеешь в виду?
–Дедушка Мистри умер во сне двадцатого февраля. Я же тебе об этом писала! Месяц назад, двадцать второго, мы его похоронили.
У Первин екнуло сердце.
–Мамочка, какой ужас! Я ничего не знала. Дедушка скончался? Не может быть!
Камелия склонила голову.
–Да. Он теперь на небесах.
Глаза Первин защипало от слез: она вспомнила последнюю встречу с дедом. Было это перед самым отъездом в Калькутту, он тогда строго поговорил с ней о том, что женщине положено подлаживаться в своем поведении к требованиям мужниной родни. Он будто бы заранее знал, что будет дальше, как вот чутьем угадал гнилое нутро всех Содавалла после того, как их ему описал Мустафа.
–Он не почувствовал боли,– добавила Камелия.– Но для нас это стало тяжким ударом.
–Почему я ничего не знала?– Первин, не сдержавшись, всхлипнула.– Когда вы мне об этом написали?
Камелия ласково опустила ладонь на плечо плачущей дочери.
–Папа отправил тебе телеграмму двадцатого, а я потом – несколько писем.
Первин похолодела от гнева.
–Часть февраля я провела в уединении. Не могла спускаться вниз, когда приносили письма. Они, наверное, утаили от меня телеграмму и письма, потому что не хотели отпускать меня на похороны.
