Но в случае с Жун Цзиньчжэнем секреты были неизбежны. Месяц спустя в руки цензоров попало адресованное ему письмо из N-ии – из самой N-ии! Вскрыли конверт: опять на английском, опять от Залеского. На этот раз он написал куда больше, иначе говоря, еще усерднее убеждал Жун Цзиньчжэня вернуться к исследованиям. Сначала он упомянул, что читал недавно в научном журнале о последних успехах в сфере изучения человеческого мозга, а затем перешел к сути письма:
Я пишу тебе, потому что мне приснился сон. Честно говоря, все эти дни я гадал: чем же ты теперь занят, что за соблазны или чье принуждение заставили тебя сделать такой странный выбор. А вчера во сне ты сказал мне, что работаешь в китайских спецслужбах дешифровщиком. Я не знаю, почему мне это приснилось, я не умею, как ты, толковать сновидения. Может, это просто сон, и он ничего не значит. Хоть бы так оно и было, пусть это окажется всего-навсего сном! Но этот сон – отражение моих мыслей о тебе, моих тревог и надежд. С твоим талантом тебя могут втянуть в эту работу, а между тем делать этого ни в коем случае нельзя. Почему я так говорю? На то есть две причины.
Первая причина кроется в самой природе шифра.
История шифров пестрит именами ученых, и потому люди объявили криптографию наукой; многие выдающиеся ученые внесли в ее развитие свой вклад или даже посвятили ей жизнь. Но это не меняет сути шифра, а я на собственном опыте убедился: неважно, создаешь ты шифр или взламываешь его, природа его остается антинаучной, антикультурной, это заговор человечества против науки, ядовитая западня для ученых. Он требует ума, но ума дьявольского, от которого люди становятся коварнее, порочнее; он бросает вызов, но вызов бессмысленный, не приносящий человечеству пользы.
Вторая причина заключается в твоем характере.
Я уже говорил, ты человек крайне чувствительный и хрупкий, проницательный и упорный, у тебя классический характер ученого. Ты совершенно не годишься для секретной работы. Думаешь, ты выдержишь жизнь под давлением, сможешь отринуть самого себя? Осмелюсь сказать, что не сможешь: ты слишком хрупок и упрям, тебе недостает гибкости, если не будешь осторожен, тебя сломят! Ты, конечно, и сам знаешь, когда лучше всего работает мысль: когда чувствуешь себя свободно, когда действие сочетается с бездействием, а расчет – с озарением. Став дешифровщиком, ты будешь связан по рукам и ногам, связан и подавлен государственной тайной, государственными интересами. А что оно, собственно, такое, твое государство? Я часто задаюсь вопросом: какую страну я могу назвать своей? Польшу? Израиль? А может, Англию? Швецию? Или Китай? Или N-ию?
Сейчас я понимаю, что так называемая страна – это твоя семья, друзья, родная речь, мостки, речушки, леса, тропы, западный ветер, песни цикад, светлячки и многое, многое другое, но никак не ограниченный кусок земли и тем более не навязанные правителями или партиями воля и убеждения. По правде говоря, я глубоко уважаю страну, в которой ты живешь, я провел в ней лучшие десять с лишним лет своей жизни, я говорю по-китайски, там, на земле и под землей, остались близкие мне люди, живые и мертвые, эта страна хранит бессчетные мои мысли и воспоминания. В каком-то смысле твоя страна, Китай, это и моя страна, но это вовсе не значит, что я должен себя обманывать – или тебя. Если бы я не написал тебе об этом, не указал на трудность нынешнего твоего положения, не предостерег о возможной опасности – тогда я обманул бы тебя…
Залеский не сдавался – не прошло и месяца, как он прислал третье письмо. На этот раз он с ходу обрушился на Цзиньчжэня с упреками, укоряя того за молчание. Причину такого поведения он понял по-своему:
Ты не отвечаешь, и это доказывает, что ты и правда выполняешь эту работу (взламываешь шифры)!
Он пришел к обычному выводу: молчание – знак согласия.
Ниже он, справившись с эмоциями, писал проникновенно:
Не знаю отчего, когда я вспоминаю о тебе, будто окровавленная рука хватает и сжимает мое сердце, и все тело сковывает слабость. У каждого свой рок, возможно, ты одно из посланных мне испытаний. Цзиньчжэнь, дорогой Цзиньчжэнь, что же такое нас связывает, что я никак не могу тебя забыть? Цзиньчжэнь, дорогой Цзиньчжэнь, прошу, скажи мне, что ты не дешифровщик, что мой сон – пустое. Но твой талант, брошенные исследования, долгое молчание подсказывают мне, что злополучный сон оказался вещим. Шифры, чертовы шифры! У вас острый нюх, вы заключаете тех, кто вам нужен, в объятия – на самом деле запираете их в клетке, держите их в ловушке. Цзиньчжэнь, дорогой Цзиньчжэнь, если все так, как я думаю, послушай меня, отступи, если осталась хоть малейшая возможность сделать шаг назад – не сомневайся, немедленно отступи! Если же это абсолютно невыполнимо, тогда, Цзиньчжэнь, мой дорогой Цзиньчжэнь, крепко запомни мои слова: ты можешь пытаться взломать любой шифр, только ни за что и никогда не берись за «Фиолетовый шифр» N-ии!
«Фиолетовый шифр» был самым сложным из всех шифров, над которыми в то время бился 701-й отдел. По неподтвержденным слухам, одна религиозная община, прибегнув к крупной сумме денег и связям в криминальной среде, посулами и угрозами добилась, чтобы какой-то ученый создал для нее этот шифр, но он вышел настолько хитроумным, настолько сложным, многослойным, запутанным, непостижимым, что община так и не сумела им воспользоваться и в конце концов продала его N-ии – так он стал главным шифром n-ской армии и ключевой целью 701-го. Уже несколько лет лучшие криптоаналитики 701-го упорно сражались с ним, мучались, грезили им, но с каждой новой попыткой он лишь внушал еще больший страх, и все меньше смельчаков отваживалось к нему подступиться. Надо сказать, Шахматный Идиот сошел с ума, пытаясь взломать именно «Фиолетовый шифр» – иначе говоря, тот безымянный ученый, создатель шифра, довел беднягу до безумия. Прочие же остались в здравом уме не потому, что были крепче духом, а просто потому, что им хватило и робости, и дальновидности держаться от него подальше – этого «Фиолетового шифра»! Дальновидность подсказывала им, что может случиться, если они возьмутся за него, потому они и не брались, что вдвойне свидетельствовало об их дальновидности. Он был западней, черной дырой, дальновидные остерегались его, а тот, кто был храбр, потерял рассудок – и люди трепетали перед этим шифром, избегали его, сторонились. Так на тот момент обстояли дела со взломом «Фиолетового шифра»: 701-му не терпелось с ним покончить, и в то же время он оставался перед ним бессилен.
А теперь Залеский предупреждал Цзиньчжэня об опасности «Фиолетового шифра»; с одной стороны, это говорило о том, как трудно его взломать (если решишь попытаться – не жди добра), с другой – давало понять: Залескому что-то о нем известно. Судя по письмам, Залеский испытывал особую привязанность к Жун Цзиньчжэню – что, если этим воспользоваться? Тогда, возможно, удалось бы заполучить ключ к разгадке шифра. И вот в N-ию тайком было отправлено письмо «от Цзиньчжэня».
Письмо было напечатано, только имя и дата в конце были написаны от руки; почерк принадлежал Жун Цзиньчжэню, но писал не он. Как бы это ни звучало, роль Жун Цзиньчжэня в этой истории заключалась лишь в том, что его использовали как наживку. 701-й старался выведать у Залеского секрет «Фиолетового шифра». Разве это интересно человеку, который целыми днями только и делает, что читает для удовольствия книжки и играет с Шахматным Идиотом в сянци? А раз так, зачем ему знать? Кроме того, кто знает, вышло ли бы письмо таким удачным, если бы Жун Цзиньчжэнь составлял его сам. В этом письме (черновик писали пять специалистов и утверждали три начальника) подставной Цзиньчжэнь использовал пять анафор
[41] кряду, со всей искренностью и вместе с тем весьма искусно упрашивая уважаемого Залеского рассказать ему: почему же нельзя браться за «Фиолетовый шифр»?
