Вероятно, анафоры возымели свое действие: ответ пришел быстро. Тон письма был откровенный, в нем сквозила беспомощность. Залеский сетовал на то, что злосчастный сон оказался явью, обвинял Цзиньчжэня в невежестве и корил судьбу за жестокость и несправедливость. Ниже он писал:
Мне вдруг отчаянно захотелось раскрыть тебе свою тайну. Не знаю, что за сила мною движет. Может быть, когда я допишу и отправлю это письмо, я горько пожалею о том, что сделал. Ведь я когда-то клялся, что ни одной живой душе не выдам свой секрет, но ради твоего блага мне придется нарушить слово…
Так что же это был за секрет?
По словам Залеского, в тот год, когда он вернулся зимой в университет Н. с «гробом» книг, он собирался погрузиться в изучение искусственного интеллекта, но уже следующей весной
[42] его посетил один влиятельный человек из Израиля. Он сказал Залескому: обрести собственное государство было общей мечтой всех евреев, но сейчас наша страна столкнулась с великими трудностями, неужели вам не больно смотреть, как гибнут ваши соплеменники? Конечно, больно, ответил Залеский. Тогда, сказал визитер, надеюсь, вы согласитесь кое-что для них сделать.
Но что именно?
Оказывается, ему поручили взломать военные шифры сразу нескольких соседних государств. Работа заняла не один год. Вот что Залеский имел в виду, когда перед отъездом с семьей в N-ию написал Лилли-младшему: «Проникшись надеждами своих сородичей, я несколько лет вел чрезвычайно важную, секретную работу; невзгоды и чаяния моих соплеменников тронули меня, заставили отказаться от прежних планов». «Мне повезло,– сообщал он дальше,– после того, как меня наняли, мне удалось разделаться с целым рядом шифров разных уровней, и среднего, и выше среднего, и в закрытом мирке дешифровщиков я стал так же знаменит, как когда-то среди математиков».
Домыслить остальное несложно: например, стало понятно, почему N-ия так рьяно ему помогала, ухватилась за него, точно за сокровище – все ради того, чтобы использовать его познания в дешифровке. Но потом, после переезда, произошло то, чего даже Залеский не ожидал:
Я и представить не мог, что они велят мне взломать не чужой шифр, а их собственный – «Фиолетовый шифр» N-ии! Разумеется, если я и правда его взломаю или, по крайней мере, буду к этому близок, они тут же от него откажутся. Словом, от меня ждут, чтобы я сообщил о «Фиолетовом» либо хорошую новость, либо плохую. Я стал для N-ии флюгером, который покажет, есть ли у противника шанс совладать с этим шифром. Наверно, я должен быть польщен, раз они считают, что, если я не смогу одолеть его, значит, это никому не под силу. Не знаю почему – может, мне просто не по душе роль, которую приходится играть, или же мне тошно от всех этих воплей про неуязвимость «Фиолетового» – только мне ужасно хочется его расшифровать. Но пока что я не нащупал даже краешек разгадки, потому и говорю тебе: не связывайся с «Фиолетовым шифром»…
От внимания цензоров не ускользнуло, что у письма поменялся и обратный адрес, и почерк. Залеский явно осознавал опасность того, что он делает. Он писал, понимая, что его могут обвинить в госизмене, и это еще раз доказывало искренность и глубину его привязанности к Цзиньчжэню. Судя по всему, на этом можно было сыграть. «Цзиньчжэнь» снова отправил в N-ию ответное письмо. И слепой бы заметил, что «ученик» задумал использовать учительскую любовь в собственных целях:
Я у них на крючке и не вырвусь, пока не взломаю «Фиолетовый шифр»… Вы столько времени с ним работаете, вам, конечно, есть чем поделиться… Пусть вы еще не победили, но вы уже извлекли урок из поражений, что тоже бесценно… Дорогой Залеский, бейте меня, браните меня, презирайте меня – я стал иудой…
Само собой, не могло идти и речи о том, чтобы посылать такое письмо напрямую; его передали через своего человека в N-ии. Хотя можно было не сомневаться, что письмо благополучно дойдет до адресата, в то, что Залеский снова напишет, 701-му верилось с трудом. В конце концов, Цзиньчжэнь – фальшивый Цзиньчжэнь – все равно что предал его, от такого ученика отвернется любой наставник. Иначе говоря, сделать так, чтобы жалость к поддельному Цзиньчжэню пересилила отвращение к нему, было, возможно, еще труднее, чем взломать «Фиолетовый шифр». Да, письмо отправили, надеясь исключительно на авось. Вот до какого отчаяния «Фиолетовый шифр» довел специалистов 701-го. До отчаяния утопающего, который хватается за соломинку.
Но случилось чудо: Залеский ответил!
Долгое время он, невзирая на смертельную опасность, поддерживал с нашей стороной связь, отчаянно делясь с «дорогим Цзиньчжэнем» своими мыслями и секретными данными. Главное управление даже учредило временную «Группу дешифровки «Фиолетового». Большинство сотрудников группы были отобраны самим управлением. Перед ними стояла задача: ухватиться за предоставившуюся возможность и раз и навсегда расколоть этот неподатливый шифр. Никому и в голову не пришло позвать Жун Цзиньчжэня. Почти год Залеский неустанно посылал «Цзиньчжэню» письма, но Жун Цзиньчжэнь не то что не получал их – он о них даже не знал. Ему от писем не было никакой пользы, разве что теперь он обрел в глазах руководства некоторую ценность: с его помощью они «выманивали змею из норы». Поэтому, когда стало казаться, что Жун Цзиньчжэнь проявляет все меньше интереса к работе, даже халтурит, начальство смотрело на это сквозь пальцы, относилось к нему по-новому: как-никак, он был важной приманкой.
«Халтура» же заключалась в том, что к злодеяниям Жун Цзиньчжэня (чтению развлекательных книжек, игре в шахматы) прибавилось еще одно: он стал частенько толковать людям сны. Выдав пару раз ненароком свое мастерство, он, естественно, привлек к себе немало любопытствующих, которые втихаря пересказывали ему свои ночные видения и просили расшифровать их. Как и в случае с шахматами, Жун Цзиньчжэнь делал это не слишком-то охотно, но то ли он боялся кого-нибудь обидеть, то ли просто не умел отказывать, только каждый раз он четко и ясно объяснял, что значат те или иные туманные грезы.
По четвергам все специалисты отдела шли на политпросвет. Тема собрания каждый раз менялась: иногда им докладывали о новых распоряжениях, иногда читали вслух газету, иногда объявляли вечер свободного общения. В те дни, когда разрешалось свободное обсуждение, Жун Цзиньчжэня потихоньку уводили в сторону, и вечер общения превращался в «вечер толкования снов». Однажды на собрание пришел с проверкой замдиректора, он же парторг, и как раз застал Жун Цзиньчжэня за разгадыванием сна, поймал с поличным. Замдиректора был человеком радикальных взглядов, любил раздувать шумиху на пустом месте, любой вопрос разбирал с точки зрения классовой и политической борьбы. Он счел, что Жун Цзиньчжэнь сеет феодальные предрассудки, сурово его выбранил и велел писать объяснительную.
Замдиректора не мог похвастать высоким авторитетом среди подчиненных, специалисты его терпеть не могли и все как один советовали Жун Цзиньчжэню не обращать на парторга внимания, так, отмахнуться от него, накропав какую-нибудь записульку наобум. Жун Цзиньчжэнь и сам хотел «отмахнуться», вот только его представление о том, как это делается, отличалось от общепринятого, как небо от земли. Его объяснительная состояла из одной-единственной строчки: «Все секреты мира скрыты во сне, и шифры тоже».
