Теперь, когда Жун Цзиньчжэнь лежал на более-менее удобной полке в спальном купе, он примерно это и чувствовал – что он наконец нашел неплохое укрытие. В самом деле, места, которые с такой легкостью раздобыл для них Василий, были идеальны. Вместе с ними в купе ехали пожилой профессор и его девятилетняя внучка. Профессор, лет шестидесяти на вид, был в прошлом проректором университета Г., из-за проблем со зрением недавно ушел на пенсию. Выглядел он солидно, любил выпить вина, курил «Фэйма»; вино и сигареты помогали ему скоротать дорогу. Внучка профессора, маленькая певунья, твердо решила стать артисткой, когда вырастет. Всю поездку она распевала в купе песни, как на сцене. Благодаря попутчикам, дедушке и ребенку, у Жун Цзиньчжэня, готового прежде в любой момент вновь взвинтиться, наконец отлегло от сердца, как будто он принял успокоительное. Иначе говоря, в этом крошечном пространстве, где не было ни враждебности, ни даже намека на враждебность, Жун Цзиньчжэнь забыл о своей робости и посвятил время двум самым насущным и важным делам – сну и чтению. Сон сжимал длинные ночи до одного сновидения, чтение помогало прогнать скуку дня. Иногда, когда ему не спалось и он не мог взяться в темноте за книгу, он погружался в собственные фантазии. Вот так, дремля, читая, грезя, он коротал время в пути, час за часом, мало-помалу приближаясь к тому, чего он ждал больше всего – концу поездки, возвращению в 701-й.
Второй день подходил к концу, поезд бодро мчался через бескрайние поля, круг вечернего солнца над дальними просторами уже наливался алым, космато сияя лучами, прекрасный и благожелательный. В свете заходящего солнца согретое и умиротворенное поле напоминало пейзаж из мира сновидений, картину в теплых тонах.
После ужина профессор с Василием разговорились, Жун Цзиньчжэнь в стороне прислушивался к их беседе, лишь изредка вставляя фразу-другую. Затем он услышал, как профессор протянул с завистью:
–Да, вот и до провинции Г. доехали, вы-то утром уже дома будете.
От этих слов у Жун Цзиньчжэня потеплело на душе, и он спросил оживленно:
–А вы когда приедете?
–Завтра в три.
В три часа поезд прибывал на конечную станцию, поэтому Жун Цзиньчжэнь сказал шутливо:
–Вы самые преданные пассажиры этого поезда. Верны ему от начала и до конца.
–А вы, выходит, дезертиры!
Профессор расхохотался.
Он заметно обрадовался, что в купе стало на одного собеседника больше. Однако радость была напрасной: Жун Цзиньчжэнь лишь вымученно усмехнулся и тут же перестал обращать на него внимание, уткнулся в «Небесную книгу» Иогансена. Профессор удивленно воззрился на него, гадая, в ладах ли с головой его попутчик.
Ничего с его головой не случилось, таким уж он был человеком: скажет, что хотел, и молчит, попусту не болтает, и никаких тебе плавных переходов, вежливых фраз, сказал да сказал ни с того ни с сего, промолчал да промолчал; он говорил словно во сне, так, что и тебе начинало казаться, будто ты спишь и видишь сон.
Упомянутую выше «Небесную книгу» Иогансена еще до Освобождения выпустило издательство «Чжунхуа». Перевела ее британская подданная китайского происхождения, госпожа Хань Суинь. Книга была совсем тоненькой, до того, что походила скорее не на книгу, а на тетрадь. Надпись на титульном листе гласила:
Гении есть духи в мире людей, они редки и прекрасны, прекрасны и благородны, благородны и бесценны. Как любая драгоценность, гений хрупок, хрупок точно росток, дотронешься до него – он сломится, сломится – погибнет.
Эти слова, как пули, поразили Жун Цзиньчжэня в самое сердце…
[Далее со слов директора Чжэна]
Тема хрупкости гениев вовсе не была для гениального Жун Цзиньчжэня новой или малознакомой, он много раз говорил мне об этом, мол, гении потому являются гениями, что они бесконечно себя «растягивают», тянут до тех пор, пока не становятся тонкими-претонкими, как паутинка, прозрачными и ломкими. В некотором смысле, чем больше ограничен интеллектуальный диапазон человека, тем легче ему почти безгранично расти в какой-то одной сфере – другими словами, чтобы достичь глубины, нужно пожертвовать широтой. Именно поэтому любой гений, с одной стороны, удивительно умен и образован, неизмеримо талантлив, а с другой стороны, столь же удивительно глуп, невежествен и во многом проигрывает обычному человеку. Классический пример – доктор Иогансен, легенда мира дешифровки, человек, которого Жун Цзиньчжэнь считал своим героем, автор «Небесной книги».
Среди криптографов нет никого, кто не признал бы: Иогансен – священен, недосягаем, как божество. Не существовало в мире шифра, который поколебал бы его спокойствие. Он был божеством, глубоко проникшим в тайны шифров! Однако в обычной жизни Иогансен был попросту дурачком, который не мог даже запомнить дорогу домой. Когда он выходил за порог, его нужно было вести, как собачку, чтобы он не заблудился. Говорят, он так и не женился, и мать, боясь, что сын потеряется, всю жизнь ходила за ним по пятам, выводила его на улицу, приводила обратно.
Что и говорить, сын из него был никудышный.
Но именно он, никудышный сын, разбивший сердце матери, полстолетия назад стал для немецких фашистов богом смерти, таким, что Гитлер в штаны гадил от страха. Между прочим, Иогансена можно назвать соотечественником Гитлера: он родился на острове Тарс (этот остров богат золотыми залежами), и раз уж у человека непременно должно быть отечество, родина предков, можно сказать, что отечеством Иогансена была Германия, страна, где в то время правил Гитлер. Так что он мог бы работать на Германию и Гитлера. Но он не служил им, по крайней мере, тогда уже нет (было время, когда служил). Он не был врагом какой-то страны или человека, он враждовал лишь с шифрами. Он мог ненадолго стать врагом одной страны, одного человека, а потом, спустя годы, превратиться во врага другой страны, другого человека, все зависело от того, кто именно (какая страна, подданный какого государства) придумал и использует самый сложный в мире шифр. Тот, кто владел этим шифром, и был его врагом!
В начале сороковых годов двадцатого века, когда на стол Гитлера легли бумаги, зашифрованные «Коршуном», Иогансен изменил своему отечеству, покинул немецкий лагерь и стал союзником антигитлеровской коалиции. Он перешел на сторону противника не из убеждений, не из-за денег – просто «Коршун» был шифром, который в то время повергал криптоаналитиков в отчаяние.
По легенде, его создал гениальный математик из Ирландии, в берлинской синагоге, с Божьей помощью, и его прочности хватило на целых тридцать лет – он продержался в десять с лишним раз дольше, чем другие шифры высокого уровня того времени! Тридцать лет никому не удавалось взломать «Коршуна» – потерпеть поражение было нормально, и наоборот, победа над ним казалась чем-то противоестественным.
Это общая беда всех дешифровщиков в мире – то, что они ищут, в норме всегда должно оставаться где-то в недосягаемой дали, по ту сторону стекла. А значит, они стремятся к противоестественности, той, при которой морская песчинка столкнется с песчинкой земной – вероятность, что это произойдет, мизерна, один к миллиардам, и будет совершенно естественно, если этого никогда не случится. А они пытаются ухватиться за вероятность один к миллиардам, за великую противоестественность! Создатели шифров неизбежно допускают оплошности (подобно тому, как любой человек время от времени случайно чихает), тут-то и возникает эта микроскопическая вероятность. Но невольно ведь задумаешься: до чего абсурдно и горько связывать все свои надежды с чужими оплошностями и промахами; из абсурда и горечи складываются судьбы дешифровщиков, и многие из них – лучшие представители человечества – в безвестности проводят тоскливую, печальную жизнь.
