Не знаю, что помогло доктору Иогансену, гениальность или удача, только всего через семь месяцев он взломал «Коршун». Такого в истории криптографии еще не случалось. Это было так же невероятно, как если бы солнце встало на западе, как если бы во время ливня одна капля вдруг полетела обратно в небеса… [Продолжение следует]
Каждый раз, когда Жун Цзиньчжэнь думал об этом, его слепило чувство вины и охватывало ощущение нереальности. Он шептал, глядя на фотографию и книгу Иогансена:
–У каждого есть свои герои. Ты мой герой, всеми своими знаниями, всей своей силой я обязан твоим наставлениям, вдохновению, которые ты мне даришь. Ты для меня солнце, мой свет неотделим от твоего лучистого сияния…
Жун Цзиньчжэнь принижал себя вовсе не из недовольства собой, а из великого почтения к доктору Иогансену. На самом деле, кроме Иогансена Жун Цзиньчжэнь восхищался лишь самим собой, он не допускал мысли, что кто-то кроме него может взломать «Черный шифр». Причина, по которой он не верил в коллег, или, точнее, верил только в себя, была проста: они не испытывали перед доктором Иогансеном благоговения и священного трепета, не преклонялись перед ним с благодарностью. Под перестук колес поезда Жун Цзиньчжэню отчетливо слышался собственный голос, обращенный к его герою:
–Они не видят ваше сияние, а если бы увидели – испугались бы, застыдили бы то, чем следует гордиться. Поэтому я никому из них не доверяю. Чтобы восхищаться запредельной красотой, нужно обладать мужеством и талантом. Тех, кто лишен такого мужества, такого таланта, запредельная красота всегда будет ужасать.
Жун Цзиньчжэнь верил, что гения способен разглядеть лишь другой гений, а человек простой, заурядный увидит в нем, быть может, всего-навсего чудака или дурачка. Потому что гений бесконечно далек от толпы, он вырвался вперед, обыватели вглядываются в даль, но не видят его и воображают, что он плетется где-то позади. Вот оно, привычное мышление обывателя – если ты молчишь, они думают, что ты никуда не годишься, что ты испугался и молчишь от страха, а вовсе не от презрения к ним.
Возможно, именно этим, думал Жун Цзиньчжэнь, он и отличался от коллег – тем, что восхищался доктором Иогансеном и почитал его. Поэтому он и сам мог сверкать, как стекло, пропуская через себя сияние этого гиганта. А они – не могли, они были как камни, а камни не пропускают свет.
Затем он подумал: как это верно, сравнить гения со стеклом, а обывателя – с камнем. Гений и правда похож на стекло, прозрачное, хрупкое, ломкое стекло, которое так легко бьется – не то что камень. Даже если камень разбить, он не раскрошится, как стекло, на мелкие осколки; может быть, от него отколется уголок, краешек, но камень все равно останется камнем, им по-прежнему можно пользоваться. Стекло бескомпромиссно, по своей природе оно не только хрупкое, но еще и со скверным нравом, уронишь его, и оно разлетится вдребезги, станет бесполезным, превратится в мусор. Таков и гений, переломить его вытянутую шею – все равно что переломить рычаг; точка опоры по-прежнему на месте, только кому она теперь нужна? Вот и доктор Иогансен (мысли Жун Цзиньчжэня снова вернулись к его герою)… если бы в мире не существовало шифров, какой был бы прок от этого героя? Ни малейшего прока!
За окном поздний вечер медленно сменялся ночью.
4
Все, что случилось потом, было нереально – потому что это было слишком реально.
То, что чересчур реально, всегда кажется нам нереальным и неправдоподобным. К примеру, людям трудно поверить, что где-нибудь в горах Гуанси можно обменять швейную иголку на быка или даже кинжал из чистого серебра. Невозможно отрицать, что «сон Менделеева» (Менделеев увидел во сне периодическую таблицу химических элементов), который двенадцать лет назад раскрыл Жун Цзиньчжэню тайну «Фиолетового шифра» – событие удивительное, и все же оно было лишь немногим необычнее того, что готовило ему будущее.
В полночь, когда подъезжали к станции, Жун Цзиньчжэня разбудил звук тормозящего поезда. Он привычно протянул руку вниз и нащупал сейф, пристегнутый к ножке стола замком.
На месте!
Расслабившись, он снова лег; с перрона смутно доносились звуки шагов и громкоговорителя.
По громкой связи объявили, что поезд прибыл в город Б.
Значит, следующая остановка – А.
«Еще три часа…»
«И я буду дома…»
«Дома…»
«Осталось всего сто восемьдесят минут…»
«Посплю еще… и… дома…»
С этими мыслями Жун Цзиньчжэнь вновь задремал.
Вскоре поезд тронулся, и Жун Цзиньчжэнь опять проснулся от его шума. Перестук колес становился все громче, точно нарастающая, будоражащая музыка, прогонял сонливость. Сон у него был чуткий, куда ему было выдержать такое измывательство? Грохот поезда раздавил сонливость, и Жун Цзиньчжэнь окончательно пробудился. Лунный свет пробился в окно, осветил полку, тени плясали и покачивались, притягивая его затуманенный взгляд. Вдруг ему показалось, что в купе чего-то не хватает. Но чего именно? Он лениво осматривался, вспоминал и наконец понял, что портфель, который висел раньше на крючке – черный кожаный портфель, похожий на папку,– пропал. Он моментально сел, обыскал полку – ничего. Оглядел пол, столик, проверил под подушкой – ничего!
Он разбудил Василия, затем от шума проснулся профессор. Он-то и рассказал, что час назад, когда он пошел в туалет (запомните: час назад), он заметил в тамбуре какого-то молодчика во френче. Тот прислонился к дверному косяку и курил. Выйдя из туалета, профессор успел увидать спину уходящего молодчика: «А в руке он нес ваш портфель».
–Я тогда ничего плохого не заподозрил, решил, что это его портфель, он ведь стоял там, курил, а были при нем какие-нибудь вещи или нет, я и не обратил внимания. Я думал, он так и простоял в тамбуре все это время и ушел, только когда докурил, а оказывается… Эх, надо было мне догадаться!
Профессор был полон сочувствия.
Жун Цзиньчжэнь понимал, что с большой вероятностью так оно и было, портфель унес молодчик во френче; он не просто стоял, он поджидал в засаде, и стоило только профессору выйти по нужде, как он уже знал, где искать добычу,– так охотник обнаруживает на снегу следы, похожие на цветки сливы, и идет по ним, потому что знает: они всегда ведут в тигриное логово. Легко было догадаться, что за то короткое время, которое профессор провел в туалете, молодчик привел свой план в действие.
«Что называется, поймал момент…»
От этой мысли Жун Цзиньчжэнь невесело усмехнулся.
[Далее со слов директора Чжэна]
На самом деле дешифровка – это тоже попытка поймать момент.
На первый взгляд шифр кажется огромной паучьей сетью на все небо, настолько тонкой и безупречной, что ее невозможно как следует разглядеть. Но как только его начинают использовать, выявляются погрешности; так и с человеком – стоит ему открыть рот и заговорить, неизбежно что-нибудь да выболтает. Лишнее словцо – все равно что пролитая кровь, живая ранка, а значит – надежда. Когда молния рвет небо, можно пролезть в брешь, пробраться по таинственным лабиринтам и, может быть, попасть в Рай. Все эти годы Жун Цзиньчжэнь с величайшим терпением ждал, пока его небо расколется, ждал сотни долгих дней и ночей, но так и не отыскал ни одной паучьей ниточки разгадки.
