–Ты, что ли, читаешь?– спросил он.
Червяк кивнул.
–Что-нибудь понятно?
Червяк снова кивнул.
–Это тебя господин Иностранец языку обучил?
Опять кивок.
–Все молчишь,– проговорил Лилли-младший не без упрека.– Правда, что ли, немой? Если немой – кивни еще раз. Если нет – скажи что-нибудь.
Сомневаясь, что Червяк понимает по-китайски, Лилли-младший повторил то же самое на английском.
Червяк закинул кусочки батата в кипящую воду и ответил по-английски, что он не немой.
Лилли-младший спросил, говорит ли он по-китайски, Червяк, перейдя на китайский, ответил утвердительно.
–Китайский у тебя такой же чудной, как у меня английский,– засмеялся Лилли-младший,– тоже, поди, у господина Иностранца научился?
Червяк кивнул.
–Не надо кивать,– сказал Лилли-младший.
–Хорошо,– сказал Червяк.
–Сто лет уже не говорил по-английски,– сказал Лилли-младший.– Все забыл. Давай лучше по-китайски.
–Хорошо,– сказал Червяк по-китайски.
Лилли-младший подошел к столу, сел в кресло, закурил. Спросил:
–Тебе сколько лет?
–Двенадцать.
–Чему тебя еще господин Иностранец учил, кроме чтения?
–Больше ничему.
–А сны толковать он тебя не учил? Он ведь был знаменитым толкователем.
–Учил.
–И что ты, научился?
–Научился.
–Мне тут кое-что приснилось, растолкуешь?
–Не могу.
–Почему это?
–Я только себе толкую.
–Ладно, и что же ты видел во сне?
–Все видел.
–И я тоже тебе снился?
–Снились.
–Знаешь, кто я?
–Знаю.
–Кто?
–Из семьи Жун, восьмого поколения, год рождения 1883-й, порядок по старшинству в семье – двадцать первый, зовут Жун Сяолаем, также известен как Дунцянь, Цзэту, прозвище – Лилли-младший, сын Лилли-старшего, основателя университета Н. В 1906 году окончил математический факультет университета Н., в 1912 году уехал на учебу в Америку, в Массачусетском технологическом институте получил степень магистра, в 1926 году вернулся в университет Н. и стал преподавателем, в настоящее время проректор университета и профессор математики.
–Сколько ты всего про меня знаешь.
–Я знаю про всех Жунов.
–Господин Иностранец научил?
–Да.
–Чему еще он тебя учил?
–Больше ничему.
–Ты ходил в школу?
–Нет.
–А хотел бы?
–Не думал об этом.
В кастрюле снова закипела вода, горячий пар и запах еды заполнили комнатку. Старик встал, собираясь пройтись по саду. Решив, что гость уже уходит, ребенок окликнул его и сказал, что Иностранец просил кое-что ему передать. С этими словами мальчик подошел к кровати, вытащил из-под нее бумажный сверток и протянул его Лилли-младшему:
–Отец велел передать это вам, когда вы будете уходить.
–Отец?– Старик задумался.– Ты про господина Иностранца?
–Да.
–А что это?– Старик взял в руки сверток.
–Господин откроет и сразу поймет.
Вещь была обернута в несколько слоев пожелтевшей бумаги и оттого казалась большой, но когда Лилли-младший развернул бумагу, оказалось, что внутри маленькая статуэтка Гуаньинь
[9], которую можно было обхватить ладонью. Гуаньинь была из белого нефрита, с темно-зеленым сапфиром между бровями, похожим на третий глаз. От ладони по всему телу разлилась приятная прохлада – знак того, что нефрит был высшего сорта. Тонкость работы статуэтки, то, как она ложилась на ладонь – все говорило о ее долгой истории. Лилли-младший почти не сомневался, что перед ним драгоценность, за которую можно выручить немало денег. Размышляя, разглядывая ребенка, он наконец задумчиво проговорил:
–Я с господином Иностранцем никак не связан, с чего ему дарить мне такую дорогую вещь?
–Не знаю.
–За нее много денег дадут, оставь ее себе.
–Нет.
–Господин Иностранец любил тебя, ты был ему как родной. Пусть у тебя останется.
–Нет.
–Тебе она нужнее.
–Нет.
–Может, он боялся, что ты не сможешь выгодно ее продать, хотел, чтобы я помог?
–Нет.
Взгляд старика случайно упал на бумажную обертку. Он заметил, что бумага исписана цифрами, математическими вычислениями, как будто кто-то пытался получить некую сложную сумму. Развернув листы, он обнаружил, что они все в числах. Тема разговора сменилась сама собой:
–Господин Иностранец учил тебя арифметике?
–Не учил.
–А это чье?
–Мое.
–Что ты высчитывал?
–Сколько дней прожил отец…
3
Смертельная болезнь Иностранца началась с горла. Возможно, это было возмездием за его любовь к толкованию снов – он всю жизнь полагался на бойкий язык, а теперь глотка, приносившая другим дурные вести из потустороннего мира, мучила его самого. К тому времени, как Иностранец сел за свое предсмертное письмо к Лилли-младшему, он уже почти не разговаривал. Чувствуя приближение кончины, он принялся хлопотать о будущем Червяка. В те безмолвные дни Червяк каждое утро ставил у кровати Иностранца стакан с настоем из грушевых цветков, то крепкий, то слабый, в зависимости от времени года. Просыпаясь среди тонкого цветочного аромата, Иностранец глядел, как покачиваются, раскрываются в воде цветки груши, и на сердце у него воцарялся покой. Когда-то этот самодельный настой служил ему лекарством; он даже считал, что в нем-то и крылся секрет его долголетия. А ведь поначалу он стал собирать грушевые цветки просто от скуки – или, может, потому, что их ослепительная белизна, их нежность притягивали и волновали его. Он собирал их, сушил на чердаке и потом клал у изголовья кровати, на письменный стол, вдыхал их аромат, будто бы удерживая в своем доме цветущую весну.
Он лишился одного глаза, ходьба давалась ему с трудом, и он целые дни проводил сидя. Мало-помалу его настиг неизбежный недуг – стали мучать запоры, да так сильно, что порой и жить не хотелось. В тот год с приходом зимы ему снова стало невмоготу, и он прибег к привычному способу: с утра вливал в себя большую чашу ледяной воды, затем еще и еще раз, до тех пор, пока не скрутит живот. Но в этот раз все было иначе – прошло несколько дней, чаши опустошались одна за другой, а кишечник все никак не реагировал, в животе было тихо, как в стоячем водоеме. Иностранец страдал от боли и отчаяния. Однажды днем он нарвал лекарственных трав, вечером вернулся домой и в потемках выпил залпом заготовленную перед уходом чашу с холодной водой. Оттого, что пил быстро, он не сразу сообразил: у воды появился странный привкус, к тому же вместе с водой в его желудок попало что-то постороннее. Он насторожился, зажег масляную лампу и только тогда увидел, что в чаше плавают размокшие цветки груши. То ли их занесло в чашу сквозняком, то ли мышь напроказничала. Он не слышал, чтобы кто-то прежде глотал грушевые цветки, и так испугался последствий, что даже стал готовиться к смерти. Однако не успел он отварить лекарственные травы, как вдруг внизу живота смутно заныло и следом произошло наконец то, чего он так ждал – живот скрутило. Он понял, что избавление уже близко, и под непрерывное яростное бурление в кишечнике поспешил в уборную и вышел оттуда с чувством облегчения.
