—По нейтральным углам,— крикнул Фицджералд.
—Неужто никогда не будем мы в безопасности?— вопросила его супруга. Болэн тишком снова включил стиральную машинку.
—Я могу все объяснить,— произнес он со внезапною слепой радостью.
—Не желаем слушать!
—А стоило бы,— сказала Энн, голос ее — шафранный бизон, рысящий в Иерусалим с почтовым мешком пони-экспресса
, набитым любовными приветиками.— Может, вам бы и стоило.
—Неужто никогда не будем мы ограждены от мародерства этого преступника?
—Эдна,— произнес Фицджералд монодией здравого смысла.
—Никогда?— В голосе ее возник крохотный излом.
—Эдна,— сказал Болэн.
—Я желаю, чтобы мне кто-нибудь сказал,— произнесла она с благородной осуждающей миной — как будто голос ее независимо угрожал расплакаться…— Я вполне готова иначе распорядиться собственной жизнью, если нас и дальше снова и снова мимоходом будет вытеснять мародерство этого громилы… этого католического преступного элемента.
—Ох, будет тебе, Эдна.
—Я вероотступник,— сказал Болэн.— Между мной и моей последней новеной пролег не один пустой день.
—У меня свой банк париков, как бы глупо это ни звучало. Но для меня там работа найдется.
—Нет-нет-нет. Болэн уберется. Вот увидишь.
Из глаз Фицджералда к оным же Болэна дугой сверкнула вспышка ненависти, какую способен произвести лишь предприниматель, каковому причинили неудобство. Болэну так хотелось устроить решающий поединок; однако он знал, что с Энн это ни к чему не приведет. В ее стиле было представлять себя неотъемлемой частью благородного семейного пакета.
С другой стороны, когда ее отец взял Болэна за глотку и попробовал его придушить, расцепила руки ему Энн.
То была еще одна ошибка Фицджералда; ее неуместность даже выгнала из помещения его супругу. Та вышла, утверждая, что больше не понимает, как можно населять это ранчо.
—Выступление оказалось неудовлетворительным,— осторожно высказался Фицджералд, обворожительно,— со стороны барыни и меня.
—Говоря откровенно, часть с туалетным вантузом оставила меня равнодушным.— Перекрикивать стиральную машинку стало трудно. Та содрогалась и колыхалась упаренными взбрыками. С двигательным приводом, воображал Болэн, она вихрем крутила священный груз мелочевки Энн.
—Папуля,— сказала Энн,— уже поздновато для подобной… защиты.
—С этим трудно смириться, милая.
—Но ты должен.
—Это я знаю, дорогая. Я и сам это вижу. Мы никогда раньше особо не вмешивались, правда? До того, как Болэн вломился в дом? Правда, моя дорогая? И забросал маму мерзостью, когда она его обнаружила в библиотеке? Правда же? Но, детишки, попробуйте взглянуть на все с моей стороны, а? Ник тут вопит, что на мамину голову в райке даже мухи не слетятся,— это некрасиво, не так ли, детки? Или это поколенческое?
—Мы можем выйти из прачечной?— поинтересовался Болэн.
—Позвольте мне вот что сказать,— продолжал Дьюк Фицджералд.— Энн, поступай как хочешь. Мы уважим все, что б ты ни решила. И мама меня поддержит. Честно.
—Я не знаю, чего я хочу!
—Энн…
—Не знаю, папа!— Энн не желала спариваться. Ей хотелось еще несколько лет играть со всяким мусором у себя в комнате. Фицджералд, трупоед, это видел.
—То есть, послушай,— ты хочешь замуж?
—Никто этого не говорил,— сказала Энн. Болэна уязвило болезненно. Фицджералд вздел ладони, обе сразу, к одной стороне своего лица жестом заведомого невмешательства.
—Хочешь свой дом — я отойду и не стану мешать.— Тут Фицджералд мог вести мяч на своем поле, не сходя с места; но внезапное виденье дома без Энн в нем и его супруги, идущей в атаку с горстями шариковых ручек в кулаке, вынудило его отступить. Ему недоставало — по крайней мере, в тот миг — инстинкта, присущего убийце.
Но Фицджералд продемонстрировал свое право, даже в этом незавершенном наскоке, на комнату наверху
. Теперь ему хотелось все закруглить.
—Ник, вам здесь найдется комната. Энн вам скажет, когда мы едим.— Даже это потребовало некоторой выдержки. Фицджералд хотел пообещать Болэну, что, если он повернется спиной, ангельские хоры запоют задолго до того, как он решит, будто никогда их больше не увидит.
—Прекрасно,— сказал Болэн, благосклонно кивнув.
—Ладно, парнишка. По рукам.
Фицджералд подошел к двери и взялся за ручку. Голове своей он позволил слегка поникнуть, не поворачиваясь глянуть на них.
—Спок’ночи, Энни,— хрипло вымолвил он и вышел.
Когда он скрылся, Энн сказала:
—Раньше он никогда не звал меня Энни.
Болэн ее сграбастал. Они любовно сцепились средь корзин. Один знаменитый человек сказал, что мы проходим по жизни с «худеющим портфелем восторгов»
; и вот эти, эти, эти дети, эти эти эти эти маленькие дети вскоре уже не смогут больше так ни к чему относиться.
12
Бренн Камбл легонько прикрыл за собою дверь флигеля и проследовал по открытой подъездной дорожке туда, где Болэн выгружал пару низких, невзрачных, всеобъемлющих чемоданов. Совсем не такого рода багаж Камбл связывал с высшим уровнем прибывающих в «Галлатин-Филд» Бозмена
. Четырнадцатикаратные объездчики из Центрального агентства подбора типажей Чувацкого города, высыпавшие из турбовентиляторных «электр» «Северозападного Востока»
, не шныряли с фанерным багажом столь жалкого разбора. Это его успокоило.
Затем причесон. У этого ублюдка не видно ушей. Камбла подмывало подойти и прямо выложить Болэну, что красный белый синий — цвета несочетаемые. Вместо этого он не спеша оценил Болэна, словно тот был говяжий филей; и вывел для себя обескураживающие разведданные — Болэн скорее великоват. Более того: он швырял амуницию по всему задку повозки так, что напоминал Камблу, особой параноидной телепатией, его самого — так в некотором будущем станут третировать и его. Он подошел.
—Приятный денек,— сказал Камбл.
—Да, он таков.— Болэн свернул индейское одеяло и уложил его рядом с походной печкой в передке повозки.
—Жара-то какая.
—Какая, да.
—Теперь тут работаете?
—Просто в гости.— Он вылез из повозки.— Работаю я с другим парнягой. Но, думаю, тут подзадержусь.
—Надолго?
—Не знаю.
—Хоть примерно?
—Вот уж точно не могу вам сказать.— Болэн представился, и они пожали руки.
—Значит, не работаете тут, э?
—Нет.
—И не прикидываете работать.
—А что? Тут вы работаете?
—Верняк, приятель.
