Болэн подумал, что из-под его чокнутого трюка выдернули коврик. У Энн трюк этот начинал выглядеть немного маргинальнее, чем у него, если такое вообще возможно. Однако у него — считал он — за трюком просматривалась некая цель и до сих пор никуда не делась; а именно — если по-простому сказать — привести все в порядок. На той мотоциклетной экскурсии он пытался обвести это все чертой; теперь же старался обведенное раскрасить.
Время от времени той ночью в дверь стучались пьяные креветколовы. «Вторжение в частную жизнь»,— думал Болэн. Ему некуда было больше поставить машину; посему такую деятельность следует совершенно пресечь. Какое-то время они пробовали спать; но долго ни разу не удавалось — гвалт начинался сызнова. Затем он услышал, как сколько-то их спорит некой пьяной комедией, и один попытался взломать дверь. «Взлом и проникновение»,— подумал Болэн. Они знали, что внутри женщина, и совсем окобелели. Дверь моторного дома прогнулась, и Энн испугалась до того, хоть и временно, что перестала вести себя как вахлак. Болэн поднялся, зашарил в шкафах.
В ящике с бельем Кловиса он нашел револьвер, из которого недавно шандарахнул по шинам своего «хадсона-шершня». Болэн был в одних трусах. Тем не менее, открыв дверь, спустившись и обойдя пьяных с револьвером, он оказался по-своему странно внушителен. У пьяных был вожак в лице жилистого типа с конфедератским флагом, нататуированным на предплечье, гласившим: «Черт, нет, я не забыл». Человек этот предпринял попытку разоружить Болэна и проникнуть на борт. Сказал, что тем, кто вытаскивает пушку, лучше быть готовым из нее и палить. Но стоило Болэну ухватить в горсть его щеку, сунуть дуло револьвера ему в рот и предложить разнести мозги по всему Мексиканскому заливу, у того случилась потеря интереса к порче моторного дома и вообще всходу на борт. Им стало понятно, что Болэн достиг эмоционального плато, которое не обязательно как-то соотносится со злостью,— заберешься на него, и один человек уже может запросто убить другого. Болэн нипочем бы этого не узнал, покуда сам так не сделал; но совсем чужие люди могли сказать заранее. Поэтому Болэн вернулся на борт, лишь недоумевая, почему не нервничал; и не сознавая, как близко подошел он к самому значительному человеческому деянью; пьяные же, теперь визжа шинами, заводясь, переключая передачи и с ревом отъезжая, несколько протрезвели от того, насколько близко это было.
Вышел хозяин бара.
—Извините, что этим парнягам взбрело в голову вам докучать. Черт, как неловко.
—Никаких хлопот вообще,— сказал Болэн. Человек присматривался к нему, пытаясь определить, сколько он сможет выдержать.— Но мне, я чувствую, действительно следует вам сказать, что в следующий раз, когда такое случится, я кого-нибудь убью.— Болэну казалось, что он лжет. Лицо у хозяина побелело.
—Я передам,— сказал он.
—В итоге им это больше понравится.
Хозяин бара очень слегка рассмеялся.
—Думаю, да,— согласился он.— Я точно им передам.
Болэн забрался обратно и запер дверь. Энн взглянула на него, когда он клал оружие на место. Она его сфотографировала, когда он стоял в дверях в одних трусах, когда поворачивался к искусственному свету, револьвер за скобку болтается на указательном пальце. Выглядел он не помнящим себя.
—Я пчелиный царь, детка
, — сказал он.
—Ты летучих мышей покормил?— спросила она.
Перво-наперво с утра Болэн и Кловис встретились с кубинцем по имени Диего Фама, кто должен был выступить со-бригадиром и переводчиком на проекте возведения башни. Кловис желал применять только труд беженцев. Говорил, что ему хочется внести свою лепту в то, чтобы оппозиция Кастро стала привлекательной.
Диего Фама был эдаким мускулистым подрядчиком, а вот его кубино-индейская физиогномика — напротив, отнюдь. У него были поразительно большие предплечья, которые он скрещивал высоко на груди, когда слушал. По-английски говорил не особо хорошо; но выслушивал планы с тяжким, германским вниманием. Он уже ухватил суть проекта лучше Болэна и Кловиса.
—Легкая работа,— точно выразился он, когда с разговорами было покончено.
—Долго?
—За неделю.— Известие смутило и Болэна, и Кловиса относительно суммы, которую они получали; но ненадолго.
—Сколько людей?
—Это я прикину,— сказал Диего Фама.— Но теперь я скажу, возможно, двадцать таких людей.
—Где вы их найдете?— спросил Болэн.
—Это я прикину,— зловеще ответил Фама.
—И какова ваша субподрядная ставка?
—Три тысячи долларов,— сказал Фама. Это было невероятно мало.
—Цена высокая,— сказал Кловис,— но мы согласны. Когда начинаем?
—Понедельник утром.
Когда Фама ушел, Кловис выписал счет в таком блокнотике, какие носят официантки, и отдал его Болэну на осмотр.
| СЧЕТ |
| 1 нетопырья башня |
$16,000.00 |
| 1500 стандартных летучих мышей |
$1500.00 |
| 1 ловушка для гуано с контейнером д/хранения |
$1000.00 |
| 1 особая эпоксидная тропическая краска, кисти и растворитель |
$500.00 |
| БЛАГОДАРИМ ВАС. ОБРАЩАЙТЕСЬ ЕЩЕ |
—Я тебе удивляюсь,— сказала Энн, когда он вернулся в моторный дом.— Так относишься к старому пердуну.
—Вот как?
—Он же до смерти боится, что его недуг сведет его в могилу.
—А какой прок будет, если я влезу и задницу свою под ножик подставлю?
—Удивляюсь я тебе,— сказала она,— что ты его бросаешь в зарезе.
—Я не бросаю его в зарезе.
—В зарезе.
—Нет.
—Объяснись, если нет,— сказала она, и как только он бросился неистовствовать, она вскинула камеру, чтобы его фотографировать. Он расплылся привычной улыбкой со свадебного портрета, не успела она щелкнуть.
—Удивляюсь тебе,— сказала она.
—Я буду навещать его каждый день,— сказал Болэн.
Эн ходила фотографировать мусор, бензоколонки и «Молочные королевы»
.
—Бросил его в беде.— Она обратила орудийную башню объектива «Никона Фотомика ФТН» и выстрелила в упор.— Ты на вид такой убитый, что мне захотелось оставить это на пленке со всей этой пластмассовой дрянью вокруг. Это чересчур.
—Надеюсь, снимок получится,— сказал Болэн.
—Я вчера один тебя сделала, просто бесценный. Ты наливал выпить в одном белье и, должна сказать, с одного конца до другого весь провисал.
—Я хочу его увидеть.
—Увидишь.
—Ты мне вот что скажи, у тебя тут что — маленький социальный эксперимент? Ты это когда-то называла «терпеть лишения»?
