—Ура!
—Я вот только пару минут назад говорил этому главному старшине. Вас, публика, ободрали как липку!— Над картофельным салатом пронесся добродушный надменный ропот. — Вас обчистили!
—УРА! УРА! УРА!
Кловис, пепельный, обошел Болэна на пути к микрофону.
—Отваги вам не занимать,— высказался он,— это уж точно.— Затем прибавил: — Еще час, и А1А станет бутылочным горлышком для беглецов.— Болэн ухромал с настила, похлопывая себя по карману. Скатка денег была большой, как пистолет.
На платформе Кловиса принял Декстер Вралл — не в состоянии коснуться его или пожать ему руку, да и вообще воспринять глазами невероятную нехватку Кловисовой симметрии. Мало того, Вралл обиделся, что выступить не попросили его самого.
Да и толпу зрелище множественного ампутанта отрезвило.
—Пренебрежительные замечания моего партнера,— начал он,— о меньшинствах не обязательно представляют мнение руководства. Ахаха. Агмм.— С точки зрения толпы, Кловис — покойник.— Вы э-э вы гм очень замечательная публика, народ!— Затем просто, смиренно: — И клиент, которого мы очень ценим.— Он улыбнулся, склонив голову, ожидая такого же отклика, какой получил Болэн. Тот так и не поступил. Лучше все это ускорить. Лучше ускорить все так, блядь, чтоб этот чувак не успел рухнуть бомбой.
Картофельный салат зашевелился. Декстер Вралл нервно натянул свою яхтенную, синюю-с-золотом, фуражку на уши, готовясь к действиям, и воскликнул:
—Давайте же припряжем этих летучих мышей к работе!
Кловис внезапно и чуть ли не припадочно пустился в свою речь об энцефалите и о том, что летучие мыши — они как маленькие ангелы, а комары — это же летающие шприцы, наполненные гноем. Но быстро потерял завод, как детская юла. На лице его наконец отразился разгром.
Только Болэн сумел зааплодировать — поднять этот странный шум, похожий на прибой. Безучастные лица сосредоточились на движении рук под собой. Среди мангров аплодисменты взбухли знаком уверенности и более того: веры.
В итоге, однако, глядя во многочисленные безучастные лица, полные надежды, что собрались вокруг башни со всех краев США, собственная его физиономия разрумянилась от похищенных фондов и особой радости, выходящей за эти границы, Кловис щелкнул, как полагалось, тяжелым секатором по синей атласной ленте. Декстер Вралл испустил робкий бунтарский вопль, покраснел лицом и дернул за веревку. С боков башни пополз полиэтилен, лаская ее по ходу, развертываясь и струясь в несомой ветром пластиковой красе. В небо хлынули ярко-оранжевые летучие мыши.
Поначалу они рассеялись, как им и следовало, кружа в непосредственной близости. Но затем начали собираться воедино. Единый силуэт, демонстративнее стрелы, цвета, заимствованного у всякого неонового чудища в этой земле, вылепился в парящем небе на краю Америки. Все надежды тех пустых лиц приковало к очерку, что блистательно продержался над головами еще какой-то миг, а затем направился в глубь континента и пропал.
Вполне справедливо взмыл вой:
—Они улетели! Они исчезли навсегда! Они больше не вернутся! — и так далее.
И когда мука поутихла, картофельный салат принялся надвигаться на помост. Заметив скользкого с виду Болэна и кошмарно деформированного Кловиса, Декстер Вралл негодующими взглядами науськал толпу на них двоих. Возник серьезный вопрос, коренящийся в глубинах Экона.
С первым движением толпы к нему Кловис упал на доски, подтащив за собой микрофон «Телефункен», чтоб поудобнее устроить у губ. Громадные переносные динамики передали его ахи и вой:
—У МЕНЯ СЕРДЦУ КРАНТЫ! — Это усилилось над морем вееров с летучими мышами, ненавистников козявок и мангровых деревьев. — КРАНТЫ, Я СКАЗАЛ!
Хрипя еще внушительней Кловиса, Декстер Вралл заорал:
—Поглядите на него, он умирает!— и воззрился бледно и немо на этот скрюченный предмет на сцене. Болэн слушал, как Кловис чрезмерно выступает перед микрофоном, блея свой истерзанный прямой репортаж о состоянии собственного мотора. Болэн утешительно опустился подле него на колени. Кловис бросил на него взгляд, изобразил жуткий предсмертный хрип, снова посмотрел на Болэна с удивленьем, затем огляделся и сказал:
—Нет.— После чего, без дальнейших уведомлений, довольно невыразительно умер.
Болэн был единственным клиентом на похоронах. Хотя по какому-то неверному расчету обеспечения на продолговатую черную яму в земле смотрели ряд за рядом пустые складные стулья. Сверху зеленый с белым полог — павильон — был туго натянут на свинченный каркас из оцинкованных труб. Четверо мужчин взялись за гроб, предмет слегка претенциозной металлической мебели, содержащий бренные останки К. Дж. Кловиса из подручных материалов, и принялись опускать. Болэн сидел на складном стульчике, ноги туго скрещены между собой, тяжко опустив лицо в ладони, и думал: «Ох, ну нифига ж себе. Ой, блядь».
После того как четверо ушли, Болэн остался на большом открытом кладбище. По огромному океаническому небу со скудными высотными конскими хвостами облаков стояли скелеты цезальпиний. Ки-Уэст, городок из обшивочной доски, собравшийся на приморской кочке в самом конце континентального шельфа, казался причудливым местом для похорон Кловиса, вверившего себя Болэну. Над головой кружила пара фрегатов, совершенно синхронно друг с другом, словно привязанных к кончикам стеклянной шарнирной оси.
Болэна по плечу легонько похлопал недавний выпускник полицейской академии, сказавший:
—Вы арестованы.
—Обвинение?
—Мошенничество.
В полицейском крейсере Болэн тихонько начал немного течь крышей. Они миновали непонятные жесты причалов, завалившиеся на борт траулеры и креветколовные суденышки Гарнизонной бухты. Проехали мимо атлантического прибоя у подножья Симонтон-стрит.
—Отвезите меня в «Бургер-Кинг»,— сказал он фараону, но ответа не получил.— Офицер, вы видите перед собой футуристический оттиск тысячелетья ходьбы по болотам и одной поездки на лодке в экспериментальную республику: фиаско. — Молчание. У Болэна от него кружилась голова. Изнутри полицейского седана, полагал Болэн, ему виден громадный и непаханый внутренний хребет, погребенный под флагами, обертками от жвачки и дипломами.— Я обнаружил свой бзик, офицер. Он рисует мягкий тлеющий очерк в истории Нового Света.— Герой этот, Николас Болэн, начал улыбаться. В тысяче ярдов от моря у него было океаническое чувство. Опущенье одного неисправного сенсориума в землю по-прежнему наполняло ему голову военной музыкой ветров и супермаркетов, фугой поющих деревьев и двигателей внутреннего сгорания, соискательницами Мисс Америки былыми и нынешними, что делают всякие ночные штуки с крепкими флейтами, международной автофисгармонией смертоубойного головокруженья, каким рулят выдохшиеся девочки-в-гольфиках и щеголи в советах безопасности и командных отсеках; все это было там, непаханый хребет, где энергичным всадникам на крылатых пони препятствуют парикмахеры с пастушьими кнутами, тигриные страховые оценщики, грызуны в командном строю и прочие слуги общего рынка. Вот последнее, что Болэн сказал озадаченному молодому полицейскому: — Для меня он был достославен.
