—Затем разжился этой стариковской болезнью, гангреной, и потерял ногу.
—А давно это вы потеряли… ногу?
—Месяц. Но я себе раздобуду устройство — и справный стану, как золото.
—Говорят, недостающий член продолжает болеть.
—Ох, естественно, да. Случается.
—Как же другие толстяки выкарабкались?
—Как выкарабкались?
—То есть как они сократились?
—Нормально они сократились,— сказал К. Дж. Кловис, сердито глянув в сторону бара.
—В каком смысле?— спросил Болэн.
—Сдохли оба!— Кловис огляделся, елозя, выглянул в окно и неистово заерзал, а только потом вдруг поглядел на Болэна.— Я себе устройство раздобуду!— Руки его вспорхнули, как толстые птички.
—Сдается, что и раздобудете, Джек.
—Буду качаться и кататься,— произнес тот с истовым торжеством.— Справный, как золото! Потеху себе устрою! Вы понимаете, черт бы его драл?
—…да…
—Тебе точно говорю, всех улыбкой одарю! Дай мне шанец — я сбацаю танец! Только отчаль ты — крутну тебе сальто! Отчебучу трепака с потолка на полпинка! Справный буду, как золото! — При всей этой декламации глаза Джека Кловиса замерли, выдвинувшись на позицию. Болэн тоже замер — в пароксизме неловкости за него.— Это мой стих,— сказал Джек Кловис.— Берите или валите.
—Возьму.
—Я в профи податься могу, Кореш. Не забывайте.— Назваться Корешем — единственное, что не понравилось Болэну.
—В чем,— нагло спросил он.
—Дык ведь, заимев это устройство себе, я и за инструмент смогу взяться. Могу ста разными путями пойти. Вы, может, еще за милю услышите, как я хохочу и исполняю на каком-нибудь проклятущем инструменте.— Он сердито мотнул головой, описав ею угол в сто восемь градусов.— Как подумаю про тех других двух толстяков и чего им не перепало. Блин! слишком они тогда перемудрили.— Болэн подумал о двух толстяках, вздутых шариками внутри своих гробов, пока его старый друг замышлял себе искусственную конечность, совершенно волшебную в розовых пластичных и эластичных петлях.
Два человека сидели в поле формайки и не разговаривали. Болэн не мог принять облегченья электрического китайского бильярда, что расцветал для него. Даже без Болэновой благодарности тот плескал вокруг пастельными тучками и звонил в свои колокольчики, а несгибаемый игрок заплел два пальца вокруг рычага и ждал, чтобы аппарат вывел его победу из своего организма.
—Позвольте ваше ухо?— спросил К. Дж. Кловис, от ампутанта — вопрос пугающий.— Мне нужно ваше доверие. Вы же слыхали небось про фермеров, что с одного дерева собирают по десять цитрусовых. Слыхали про озимую пшеницу. Встречали, вероятно, выгнанные овощи. Я пока не могу об этом подробно; однако позвольте мне вот что сказать. Эти чудеса имеют особое применение применительно к нетопырям. А потенциал тут? Длинный доллар. Больше я ни слова не скажу.
Мое собственное устройство,— продолжал говорить он,— которое я намерен вот-вот уже иметь, само по себе будет чудом природы. Я в нем уверен. В нем будет больше подлинной выразительности, чем в натуральной конечности. Хоть я по-прежнему и монопод, это алюминиевое чудо станет переносить меня с места на место. Ваше имя и адрес?— Болэн ему предоставил.— Дайте мне допить в покое, сынок. И последнее — вот что. Вы ж не забудете, правда, что я значусь в «Желтых страницах»?
—Никак нет, сэр.
В баре и впрямь иногда людей встречаешь, думал Болэн, продолжавший пить. Постепенно он прекратил размышлять о невообразимом К. Дж. Кловисе; а принялся вместо этого нянькаться со своей одержимостью тем, что Энн может ему изменять. Подумал было позвонить в дом, но понял, что в голосе услышат его страхи. Более того, ее родители его немного пугали. По крайней мере, в своем мире они были хороши; а он казался плох даже в своем. Дорогая будь моею я тебя люблю. Еще «Черных-Джек-Дэниэлзов», сказал он, да пошустрей. Я клиент. Принесли.
—Я плачу,— сказал он, хлеща капустою о стойку.— Я хозяин сети куриных салонов с «вурлицерами»
, и у всякой тушки для жарки, Класс А, на жопке мое клеймо.— Позднее воспоследовал некий совершенно теоретический спор, по ходу которого бармен сунулся лицом к Болэну через стойку поинтересоваться, как вообще можно вести окопную войну на луне, если при всяком шаге подпрыгиваешь в воздух на сорок футов. Болэн отвалился в ночь.
Он стоял перед дверью Фицджералдов, в потемках, на уме ничего хорошего. Энн наверняка спит. Внутри у него, где во тьме гнездились все тайны, в действие вступил некий «Дизниленд» кишок, выметывая из себя иллюзии, невпопады и ложные треволненья. С Болэном случился миг кошмарной малости. Он поддернул рукав узнать время и обнаружил, что часами более не владеет. Ему получшело. Он снова увидел, как может стать прославленным. Кованый латунный молоток на дубовой двери в нише гласил «ФИЦДЖЕРАЛД» строгими прописными буквами; сверху геральдические эмблемы, вточенные в сам металл, провозглашали тех или иных Фицджералдовых зверей на задних лапах; под ними же — пауза, в которой Болэн совершенно расфокусируется, задумывается о собственной смертности, нынешних временах и музыке сфер, после чего вновь сходится в фокус,— под ними же, стало быть, полукруг английских унциалов помельче предупреждал: «Не будите спящих псов». Делалось на заказ, заподозрил Болэн, микроцефальным автозаправщиком из Бёрбэнка.
Суровый Болэн приподнял молоток объявить о своем приходе, но замер на замахе. Скрип молотка изменил ему настроение. Мысли его омывались всеми теми шумами, что он терпеть не мог; особенно шпицами, ветряными колокольцами и оконными стеклами, завывающими под мягкими тряпицами. Он опустил молоток и отпустил его.
Затем подумал изо всех сил. Простоял без движенья долгий миг и подумал крепче некуда. И когда этого занятия с него абсолютно хватило, он медленно и твердо повернул ручку, открыл дверь, шагнул внутрь и прикрыл дверь за собой: правонарушитель.
На первом этаже все огни были погашены, в гостиной — тоже, хотя в воздухе, казалось, было достаточно светло, чтоб видеть, куда идешь; и на приставных столиках тускло сиял хрусталь. Он выбрел из гостиной в кабинет и закрыл за собой дверь.
Чуть ли не в первом шкафчике, где Болэн порылся, нашлись бренди и великолепнейшие гаванские сигары, какие ему в жизни попадались, легендарные «короны», «Рамон Альонес Номер Один»
. У него потекли слюнки, не успел он одну прикурить. С первым синим клубом, развеявшимся в воздухе, он налил себе высокий глоток бренди. Вытащил из витрины Фицджералдово ружье «холланд-и-холланд»
, подбросил его к плечу и в счастье своем уверовал, будто видит, как плоско на него налетают крупные нырки, проскальзывая под ветер и вспыхивая вокруг.
Услышали Фицджералды или нет? Слышны ли им были ружейные звуки, что он производил ртом? Громкие? Типа двенадцатого калибра? Он подошел к двери, постоял за ней, толкнул ногой, чтоб открылась, и выпрыгнул в проем, поводя в темноте ружьем. Если там кто-то был, ситуация прояснилась, и они предпочли не показываться. Болэн снова притворил дверь, держа ружье за стволы, возложил приклад на плечо и сел, уставясь в темное окно на еще более темные ветки, тыкавшиеся в него.
