–Не, что ты,– отвечает Ййр.– Я не самый тот. То давно было, давнее чем тысячу лет. Я от корня Сорокопута, это вот правда.
Сэм, за всё время сказки старательно отводивший взгляд от бледноглазого, подаёт голос из своего кресла:
–Но это же легенда. И потом, как ты можешь знать наверняка, если прошло больше тысячи лет?
–Легко знать,– возражает Ййр.– Мы все, Сорокопутовы отродья, маленечко землёй пахнем. Такой наш знак. И назвали меня Ййр-Земля, по старинной памяти.
* * *
Жизнь на острове идёт своим чередом, мешая воедино чудесное и обыденное – так лихо, что не всегда удаётся вот так спроста отличить одно от другого.
Натаскать воды из чернодонного источника – и отхлебнуть у крылечка прямо из ведра, среди лета поцеловав зимнюю стужу, так что заломит лоб: разом больно и весело, и будто прибавляет силы.
Сесть всем вместе за самый простецкий ужин – и наблюдать, едва не пронося пищу мимо рта, как Савря учится есть ложкой, если охота сегодня вышла недостаточно удачной.
Пойти проведать озорных ласковых коз – Рина уже почти не обращает внимания на их жутковатые морды – и вновь повстречать знакомых крылатых.
Отправиться с Ййром за липником или черетянкой, чтобы после развесить вороха сладковато пахнущих стеблей в тени под станционной горкой, на особых жердях, скреплённых вроде шалашика – и таких чудес навидаться, что не вдруг подберёшь слова! Густой и хороший липник растёт почти у самого дома Эри. В самый первый раз Рина только мельком успевает заметить, как что-то переваливается через высокий плетёный порог страфильего жилища и падает вниз, истошно вереща, прямо в рыхлую кучу прошлогодних листьев у самого ствола. Орк, не особо обеспокоившись, откладывает липник и идёт к жилому дереву. Вынимает из листьев барахтающегося страфилёныша – втрое меньше Саври, удивительно страшненького, целиком пушистого и пучеглазого.
–Эрино пискло,– говорит Ййр.– Не бойтесь, не затряхнулось. Они всё на задницу падают. А зады у них в этом возрасте край какие крепкие. Для таких случаев.
Сэм быстро фотографирует «пискло», а Ййр попросту подсаживает страфилёныша повыше на древесный ствол, и ребёнок, не проронив ни звука, принимается с изрядной ловкостью карабкаться к себе домой.
Савря поглядывает на кроху зло и насмешливо. Рина от развеявшегося испуга – всё хорошо, обошлось без беды!– вытирает об рубашку взмокшие было ладони и смеётся счастливо, в голос, на этот раз не стесняясь присутствия Сэма. И оказывается невероятной радостью обнаружить, что смех разобрал не её одну: Ййр тоже присоединяется, хлопнув себя ладонью по бедру. Бесстыдно ржать, да ещё вместе – блаженство. Кажется, орк тоже это понимает и ценит.
–Потешные они, правда,– отсмеявшись, говорит орк.– Ишь, шустрила…
Толстенький пушистый попец с крошечным хвостиком уже исчезает за плетёным порогом.
Или вот ещё изумление: Ййр как-то говорит мимоходом, что Рина и Сэм среди крылатых Страфилева края удостоились уже собственных прозвищ. Сэма меж собой они называют одним звуком, копируя щелчок фотоаппаратного затвора. А саму Рину – просто «Ньи», «Меньшая».
И как понять – к обыденному или к поразительному следует отнести случай, когда Сэм целых три утра кряду терпеливо учился у Ййра «мотать портянки» на едва зажившие ноги? А потом Ййр вручил ему пару страшенных ободранных сапог, добытых откуда-то из недр чулана-хламовника:
–Гуннаровы. Он оставил. Мерь. По сухому дню погулять сгодятся, а ноги у вас вроде одинаковые.
И Сэм, отроду не терпевший на себе вещей явно сношенных, побитых жизнью, очень тихо и отстранённо благодарит за подгон. На свои красивые ботинки он теперь и взглянуть не может без того, чтоб всё лицо перекосило. А Ййр вертит красивый Сэмов ботинок в руках:
–Всё же сшиты ладненько… Ты их потом не забудь, а в коренную зиму возьмёшь пару крепких торбочек целлофановых. Вольёшь в них воды, чтоб не капало, и сверху узлом завяжешь. Всунешь в свои башмаки – и на ночь поставь морозиться. Глядишь и походишь ещё в этих по-хорошему, разомнутся.
Сэм скорее скупит себе целый обувной магазин, чем станет так унизительно возиться, но спорить и что-то доказывать ему совершенно не хочется.
Или взять ещё эти долгие вечера, которые они теперь проводят вместе на кухне. Рина приохотилась читать вслух свои наброски, и очень скоро совсем перестала робеть. Тем более орк нет-нет да и расскажет в свой черёд какую-нибудь байку про здешних крылатых.
–Твой, Савря, родитель Ёс, он в холостых был щупленький да плюгавый, не то что теперь. Помню, всё маялся, что девицы над ним смеются, ни одна невеста не прельщается. А я и говорю: «Ёс, велика ли беда – не знаю. А ты полети по вдовушкам, поухаживай, может, приглянешься. Вот в буковой роще одна живёт – запевала, голосом сладкая, я и то недавно заслушался».– «Ой нееет, она одноглазая, ей зоркий охотник в пару гож, а не я доходяга».– «Ну полетай на южный мыс, там живёт могучая добытчица, она и вяхиря слёту бьёт, и даже уточку».– «Не могу,– говорит,– она мать моему приятелю. Как это я к ней полечу жениться, приятель узнает – убьёт меня до смерти!» – «Ну добро, тогда вали за Сонный ручей. Там такая зазноба вдовствует белая, круглолицая, глазища краше молодой зари, в дому все стеночки у неё лисьим пухом проконопачены! Поспешай, попытай удачи, пока кто другой из ваших молодцов не оженился на таком сокровище!» Тут Ёс чуть слезами не заплакал. «Беда мне,– говорит,– так и помру неприкаянным. Белая-то – моя же бабушка!»
Но потом расхрабрился, полетел на южный мыс, и смотри-ка, приглянулся твоей матери, свирепой охотнице. Да так приглянулся, что она ещё старшому сыну-холостому трёпку задала, когда тот с Ёсом поскандалить вздумал – только перья летели!
Савря улыбается доверчиво и лукаво. Ей очень нравится, как ловко вышло, что её родители и впрямь друг дружке понравились и в числе прочих чад вывели её, Саврю.
А ещё по вечеру можно сыграть в домино. Даже Кнабер не отказывается один-два кона постучать костяшками. Маленькая страфиль суть игры понимает быстро, ей только сначала неловко держать костяшки и не ронять их то и дело на пол. Рина складывает её фишки в доминошную коробочку, и дело идёт на лад: держать коробочку Савре удаётся гораздо легче.
И «рояль» не скучает без дела, потому что Ринина книжка что ни день понемногу продвигается, обрастает живыми историями.
–Рина,– однажды говорит Сэм печально.– Тебе же не поверят. Понимаешь, это всё совсем неправдоподобно звучит.
Да, Рина и сама это знает, но что поделаешь, если правда о страфилях бывает… вот такая?!
–Верить, нет ли – их дело,– замечает орк, нахмурясь.– А твоё дело – книжку стучать. А ты, Кнабер, влепишь в Ришкину писанину свои светописные карточки, которые нащёлкал, раз уж такой ты мастер. Как тут не поверить будет! Под одним кровом живём. Дела и еда – на всех поделены. Мы сейчас одна банда или нет? Одна артель?
–Одна,– отзывается девчура, смахивает со лба за ухо густую прядь, и курносое лицо у неё по-людскому смелое, а губы такие же румяные, как спелый яблочный бочок.
