Резак, крадучись, делает медленный шажок вперёд. И ещё один. И ещё.
Заяц лежит не шелохнувшись, будто спит с открытыми глазами – только бока ходят от размеренного частого дыхания.
Когда Пенни уже подходит так близко, что кажется – почти впору дотянуться, русак бросается бежать. Ай почесал! Наискось, в поле, таким восхитительным махом, что кинувшаяся было вдогон Пенелопа останавливается безо всякой досады и смеётся от радости, что бывают на свете такие зайцы. Ишь, лапищи-то! Будто приделаны от какого-нибудь животного вдвое крупней!
Вот же. И совсем некрасивый зверь, нелепый, пучеглазый, длинноухий – а залюбуешься.
Опустившись на корточки, Пенелопа трогает ладонью неглубокую ямку в колее, где лежал русачище.
Ну что ж, можно выкупаться здесь, при броде. Раз уж сам заяц тут себе лёжку облюбовал, значит, хорошее место.
* * *
Не обманул русачина, хотя вряд ли сами-то зайцы такие уж любители купаться. Место возле берега неплохое. Конечно, не поныряешь, зато дно напросвет видать: всё камушки да песок, и вода возле берега успела прогреться под солнцем. Там, где помельче, можно улечься, глядя в небо, и ровнёхонько ни о чём не думать.
Позже, сушась на берегу, Пенни достаёт и раскладывает перед собой сиреньи памятки. И почти решается примерить самый любимый браслет, с белыми камушками. На ясном солнечном свету он ещё красивее: каждый камушек, оказывается, таит в молочной глубине голубые, зелёные и розовые искры. Наверное, Ним носил этот браслет на щиколотке или выше локтя, а Пенелопе украшение свободно село бы на запястье… но нет, боязно. Разве можно такую красоту запросто на себя напялить? Ни к чему. Вот ещё глупости. Ей, Пенелопе, сиреньи браслеты носить – ага, «как зайцу – стоп-сигнал».
Старый носок, в котором она хранит драгоценные подарки, того и гляди совсем продерётся. Нужно придумать какое-нибудь другое вместилище, покрепче и подостойней. У нэннэчи Магды Ларссон есть маленький деревянный ларчик. Ёна сказывал – кедровый, мол, и пахнет приятно. Только, конечно, кедровый ларчик самой Магде нужен, не такая это вещь, чтобы выпросить.
А вот хороший лоскут, может, хоть у Чабхи найдётся. Мешочек попробовать сшить? Ведь не настолько трудное это дело, чтобы Пенелопа не справилась.
* * *
Чабхи-Булата при стойбище нет – отправился с Хашем полесовничать. Но Билли без лишних расспросов выносит Пенелопе торбу с тряпьём и жестянку из-под карамелек, в которой у Чабхи обитают швейные принадлежности. Ха, вот уж не ожидаешь среди орчьего обихода увидеть старую конфетную жестянку с нарисованными на крышке толстыми котятами! Старая мама Кэтрин почти в такой же хранила пуговицы.
От души порывшись в торбе, Пенни выбирает плотный горчичный лоскут почти правильной прямоугольной формы. Сложить его вдвое, да две стороны прошить – получится что-то вроде кармана. А горловину можно и шнурком завязывать. Шнурки от старых кед Пенни по Ржавкиному совету приберегла.
–Можно этот взять?
Билли усмехается. Нижние клыки у него давным-давно оббиты, лицо чем-то смахивает на мосластый сжатый кулак, но улыбка выходит в общем славная. Не такое уж Билли страшилище. И глаза раскосые. Как у Мэй.
–Нужно – бери, тряпички-то всехные.
Шитью Пенелопу пытались уже научить, не сказать чтобы очень успешно. Занятие это скучное, да и пальцы то и дело колоть – приятного мало. Теперь другой случай, когда самой понадобилось. Сноровки и привычки, конечно, никакой нет, пальцы так и подворачиваются под остриё иголки, а нитка норовит скрутиться дурацким шнуриком, но упрямства Резаку не занимать.
Билли выволакивает из дому пару одеял, спальники – перетряхнуть. Над входом звякает горсть железок – мелкие бубенцы пополам с гайками, подвешенные на проволоке. Наверное, вход со звоном устраивается в орчьих жилищах, где живут типа женатые. Может, ради вежливости. А то влетишь сгоряча не спросясь, а они там, ну, обнимаются. Или чтобы отделить личный мир от общего – «всехного».
Наконец карман-мешочек готов. Пенни выворачивает результат своих стараний – шила-то по изнанке – и расправляет на колене. Ничего, для этого раза вроде вышло неплохо. Кривовато возле угла и слегка морщинисто на боку, но зато сшито крепко. И цвет приятный. Всё лучше ветхого носка.
По сравнению с сиреньими украшениями оно, конечно, мелочь и пустяк, а всё же греет нутро, как из ничейного лоскута можно взять и сделать свою собственную нужную вещицу.
* * *
Чтобы переложить Нимовы подарки из носка в новый мешочек, Пенелопа отходит недалеко в лес, за пределы стойбища. При чужих глазах на чудные памятки любоваться – почти как без порток пройтись… неловко.
Вот здесь, у корней рябой берёзы, отлично можно устроиться. Второй раз за день Пенелопа вынимает милые сердцу вещи на свет и опрятно раскладывает перед собой.
–Ого! Нарядные…
–Одурел, валенок?! Чего подкрадываешься!!
Не подкрадывался Крыло.
Сама на сиреньи бусы засмотрелась до полубеспамятства, хотя слухом и нюхом угадывала, что бывший Липка где-то недалеко шарахается. И вот, пожалуйста, нанесло каким-то ветром…
За пару дней на забритом скальпе у Крыла наросла мелкая щетина, и снова видны проплешины, похожие скорей на очень старые ожоги, чем на следы какой-нибудь заразы. Но даже это его не портит. Видать, крепко решил ходить в красавушках. В жёстком хохольнике торчит наискосок пёстрое совиное перо. В первый миг Резаку даже чудится, что Крыло чем-то накрасил рот, но почти тут же осьмушка соображает, что он просто поел лесных ежовых ягод – вон и пальцы тоже окрасились, от сока.
–Я не валенок,– улыбается Крыло.– А это у тебя…
–Моё,– говорит Пенни, аккуратно убирая украшения в мешочек.
–А чего не носишь?
–Не хочу.
–Твоё. Не носишь. Не хочешь…– произносит Крыло, будто хитрую задачку в уме решает.– Тогда дай я возьму одно! Я носить буду.
Подходит вплотную и усаживается напротив как ни в чём не бывало, будто по приглашению! Даже тянет руку, испачканную в ягодном соке – взять.
Мгновенно рассвирепев, Пенни толкает Крыла ладонью в грудь – сильно, тычком. Стоявши бы на ногах – как есть бы повалился!
–Нельзя, говорю!
Крыло вскрикивает коротко, округляет глаза, трёт ушибленное место. Но даже теперь отчего-то не сердится.
–Так ты же не носишь. Тебе не нужно, а мне выходит нужней…
–Мне – нужно!!!– рычит Резак. Только от огромного и беззлобного крылова удивления всю свирепость – как водой залило. И Пенни произносит уже чуть спокойнее: – Это подарок, для памяти.
–Ааа. Вещи, для памяти…– говорит Крыло тихим голосом.– Как вот у Шалы бусы… Не знал, Резак. Виноват.
–Да чего там. Я тоже зря – бить-то сразу.– Пенни отводит глаза: от упоминания Шалиных бус, щербатых, тусклых, ей становится не по себе.
