Крыло кивает вроде как понимающе, но Ржавка произносит:
–Э, погоди, не путай. Тис говорит, что без тебя он бы свиноту не зашиб?
–Он бы вообще туда не сунулся, не дурак же! А так, получается, пострадал. Из-за меня…
Ржавка хмыкает. Задумывается, будто такой поворот доныне как-то не приходил в голову. Наконец, почесав нос, говорит так:
–Ох, Резак-ррхи, и трудно ж тебе живётся наверное с таким умищем… Заживут Тисовы раны? Заживут, куда денутся. Кабаньего мяса вы добыли? Да хоть завались. Ты говоришь, подвиг-то был знатный, хоть песню складывай? Опять верно. И Тису потом помочь ты ж нигде не оплошавши, Морган хвалил… Самое главное: старшаки на тебя не в обиде? Не.
–Н-ну и что?
–Ну и всё.
Крыло смотрит на Ржавку с таким восторгом, будто отродясь ничего более мудрого не слыхал.
–Если б мне такой ум хитровыточенный, как у тебя, ррхи, так это давно ещё за промах удавиться бы пришлось, от виноватости,– признаётся Ржавка.– А то до сих пор стыдновато, как вспомню.
Чтобы Ржавке за что-нибудь на свете было стыдно – такого Пенни даже вообразить не может. Не иначе, там кто-нибудь вообще погиб.
–Что за промах, расскажи,– просит Крыло.– А то я тоже часто виноватый хожу, от своей дурнины…
Змеелов глядит на Крыла как-то искоса.
–Да тебе, может, больно будет и слушать. Лажа-то чуть не вышла злая.
Крыло кивает, но не отводит от Ржавки разноцветных глаз. Помолчав, говорит тихонечко:
–Ну ты всё равно расскажи.
Ржавка дотягивается потрепать Крыла за встопорщенный бурый хохольник:
–Ладно, красавушка. Чего не сделаешь, раз уж такая милаха просит… Так слушайте. Это на первой зимовке ещё было, говорю же – давненько. Лет мне тогда было вроде вашего, аккурат клыки взрослые выросли, а умишка даже теперешнего не было ещё. Хожу ошалевши, от густых кровей аж в глазах мутно.
И вот смотрю я на старшака… это ведь ещё до того было, как Рэмс Коваль нас отыскал – смотрю и вижу: Горхат Нэннэ Серп Нерождённого Месяца, да ведь старшак-то мой дюже больно мается от своей разлуки, аж глаза запали, не продыхнуть, не разлегчаться…
Уши Ржавкины поджаты, взгляд делается потерянный и тоскивый.
–Вот и давай я пасти старшака, всё около да вокруг, а Штырь будто бы и в упор не видит, моих-то обихаживаний. Ну, это мне тогда так казалось. Только поближе подберусь – то в лес по дрова пошлёт, то велит кусок мяса мороженого к ужину на-стружить. Как дровец полно и мяса настругано – ну, спляшем или подерёмся чуток, да и всё. А мне… крепко блажь прижглась. Я и в упор не вижу, что не надо лезть!
Вот в один день Тис недоспал сильно, да залихорадил малость. Пошёл, значит, среди дня в дому полежать – домов-то у нас на всех тогда ещё только два было – а я кругом рыскаю… Ай, думаю, была не была. Подкачусь тихонечко. Может, и не прибьёт.
–А потом чево?– спрашивает Крыло шёпотом.
–А ничево,– отвечает Ржавка.– Срубило старшака напрочь, видать, уставши был мало не до смерти. Зато Чабха Булат вовремя домой морду сунул. Чаб тогда мелкий был, едва о паре клычат, да хлипкий ещё – ну, он до того ещё хворал долго. А откуда и силы взялись – подшвырнулся, цоп, выволок меня без портков через порог за волосы и давай во-от такой дровишкой рёбра мои считать. Ну картинка была… на наш ор все сбежались, конечно, Штырь и сам проснулся. Не растащили бы – так и убил бы меня Чабха-то, дай ему Горхат Нэннэ на сто лет здоровья. Хоть не дал вконец опозориться.
Крыло глазами только моргает. Понял чего или не понял – чёрт его разберёт.
–То есть Чабха, мелкий, тебя выволок… эээ без портков… да ещё и поленом отколотил, перед всеми, и поэтому не дал опозориться?– осторожно уточняет Пенни.
–Ага. Так и было,– подтверждает Ржавка.– Ладно я. Ух, до сих пор жуть берёт, как подумаю: со старшака-то вовсе спрос суровый, а ведь Штырь тож живой орчара, ну… Всегда нам, костлявкам, втолковывал: нутром-жаром ровню себе ищите, и тогда свято совершаемое. А где ж я старшаку ровня. Ему кроме Коваля по всему горизонту никто не гож.
Крыло трёт ладонью свою башку в пятнах старых ожогов, недавно заново подбритую. Видать, крепко задумывается. Потом вдруг говорит, вроде бы совсем ни к селу ни к городу:
–А я на зимовке однажды выдуривался, спотыкнулся – и башкой в самое кострище… Меня ррхи сразу спас, за шкирку да в сугроб. С тех пор мы все Последние патлы-то пучком и носили.
–Видишь как… На мне по малолетству раз одёжка горела,– отвечает Ржавка.– Но это я толком не помню: под «Анчаром» дело было.
–Мне тебя не слишком больно было слушать,– сообщает Крыло.– Я только спрошу: а например, мы с тобой теперь – ровня?
Ржавка улыбается хитро. Будто матушки-Дрызгиного жирного маслица целый брусок видит.
–А ты-то как себе думаешь?
–Липке бы и не дотянуться. А Крылу – можно!
Вот как!
Липке чего-то там было нельзя, а Крылу – можно.
А что, если…
Пенелопе Уортон тоже вечно всё было нельзя. А Резаку из Штырь-Ковалей?
–Слышишь, Резак, а я ножик Хашу вернул,– говорит разноглазый.– Ты мне про подарки объяснял, помнишь? Я потом много думал. И вернул. Вместе с чехлом. Вроде правильно сделал. Хаш обрадовался, и Чабха Булат тоже доволен был. Я им сказал, что это ты, Резак, меня надоумил.
Мудрено уследить, как это крылова речь скачет с пятого на десятое, но Пенелопе довольно приятно узнать, что старый Чабхин свинокол вернулся к Хашу и что она сама каким-то загадочным образом этому посодействовала. А Крыло… да что уж: видно, мысли у него иногда такие шустрые, что словами каждую не догнать.
* * *
Сегодня редкие пожелтелые листья в зелени очень уж бросаются в глаза.
С утра накрапывал неуверенный дождик, но теперь летнее тепло снова набирает силу. Лето буйное, такое долгое – а опять, выходит, махнуло – в один кошкин скок!
Знакомая заячья лёжка нынче влажноватая и пустая, но Ёна, обследовав ямку в старой колее, подтверждает, что русачина сюда наведывался.
Вплоть до этого момента идея отозвать чернявого подальше, хоть под предлогом заячью лёжку проведать, а там и поговорить, казалась не такой глупой. И ведь пошёл. Позвала – он и пошёл.
Вот он, поворот дороги к броду. Вот речка меж черноталовых берегов. Вот русачье место. Ну, давай, Пенни-Резак Штырь-Коваль, валяй говори. Не страшнее, чем от кабана прыгать.
Или нет, всё-таки страшнее.
Ну тогда не страшнее, чем от мертваря бежать или там с царевичем драться.
–Ёна, я…– шоркает по траве рыженьким крепким ботинком.– Короче, такое дело. Я же тебе не подхожу, вот.
Дружище-голубоглазый, правский орчара, и сильный, и страшный, и красавушка – обращает загорелое лицо, настораживает внимательно уши.
