Голос лёгкий, дружеский, будто знать не знает чёртов гость, что вломил сейчас словечком под самый дых.
Вот Штырь бы на такое нипочём не поддался бы.
Сказал бы: «Не-а, тороплюсь, сон недосмотрен»,– или что-нибудь в таком роде.
И ведь можно ответить именно так, вернуться в Зелёный дом, подходить-то Пенелопу никто на самом деле не заставляет -
Да разве уснёшь теперь нормально.
И… надо узнать, что такое у этого Аспида на уме.
* * *
–Ну,– говорит Пенни-Резак, подойдя.
Не очень-то любезно, так и Аспид ей не дружище и не старшак.
Морган кивает ей разок – надёжный, спокойный. Может, потому только и не струхнула как следует, что он тоже здесь, старый штопальщик.
Гость потягивается, вытянув кверху руки, выгибает хребёт, зевает. Потом глядит на Пенелопу мирно, с этакой даже ленцой.
–Да вот хотел получше на тебя поглядеть, раз уж ты всё равно мимо шастаешь – какое там сокровище Вертай до меня не довёз. Присядешь?
«Ладно,– думает Пенни,– присяду. Интересно ты запрягаешь, отчего не послушать».
–Я его, дурака, послал найти и выручить, когда ты в беду вляпалась. А Вертай по-своему решил, знаешь,– Аспид усмехается.– В газетке фото твоё было – пропала, мол, а я с одного взгляда увидел: наш ведь, орчонок, хотя и далеко не чистых кровей. Ну да какая разница. Наша кровь густая, как её ни разведи.
«Ишь ты, по-людски-то чище Тиса балакает.
Может, даже чище Коваля, ха.
Ни ползвука орчанского».
–Вертай-то не оплошал,– замечает Морган.
–Мне тут хорошо,– говорит Пенни.– Я теперь Резак Штырь-Коваль.
–Вижу,– Аспид кивает серьёзно.– И Резаку Штырь-Ковалю мы в Аргесте тоже были бы рады. Роскошь не обещаю, да и выучиться придётся многому, но уж и зад по сугробам отмораживать не обязательно.
Пенни молчит. Не потому, что обдумывает предложение перекроенного, пускай даже оно слегка созвучно её собственным недавним мыслям насчёт отмораживания некоторых частей тела. А просто не знает, как ловчее ответить.
–Спасибо, что Вертая послал,– наконец говорит Пенни-Резак. На человечий манер – «спасибо», а не «мой тебе долг». У Аспида в задолжавших быть ей отчего-то совершенно не хочется.– Вертай меня тогда и правда выручил. Так я пойду, ээ, если другого дела у тебя ко мне нет. Типа спать очень хочется.
Не то чтобы складно вышло, но Пенелопа собой довольна.
Всё равно как если бы знатную гадюку подняла – гладкую, узорчатую!
–Твой дом, твоя воля, Резак Штырь-Коваль,– соглашается гость покладисто.– Одно ещё скажу только быстренько. Мало ли тебе интересно будет о кровной родне послушать – я разузнал кое-что.
Ай.
Иногда гадюки кусают.
Сивый – взметнулись уши торчком – произносит со вздохом:
–Так раз ты узнал, сразу нужно было говорить, а не петлять, чай не в эльфивом подвале связанный сидишь, и не у злой подлюги чё-нить выведываешь.
–Только не надо щас заливать, что это ты и есть мой родитель,– сглотнув, выговаривает Пенни, постаравшись взять тон понахальнее.
–Нет, конечно,– отвечает Аспид.– Будь оно так, я бы тебя давно по любому чиху нашёл. Из-под земли бы вынул. Да и тебя, Резак Штырь-Коваль, отроду бы тогда с человечиком никто бы не перепутал.
Колотится внутри бешеный барабан, разносит по каждой жилке змеиный яд.
–А вот маму родившую мне сыскать было нетрудно. Уважаемая, холёная, с хорошей семьи, да и денежки на твоё содержание дважды в год переводила аккуратно, как полож…
–Стоп,– говорит чей-то голос, кажется, Пенелопин собственный.– Не интересно. Ты обознался. Родня у меня уже и так нашлась. Спать пойду…
Пенни-Резак поднимается и идёт в тепло Зелёного дома – глаза не жжёт, ноги не спотыкаются, всё, наверное, в порядке, разве только вот гулкий бешеный барабан…
–И в лицо ей посмотреть не хочешь даже?
–Да хорош уже,– ворчит Морган.– Уймись.
Дома всё спокойно и хорошо, даже бабушка спит.
И Ёна спит крепко, а значит, точно ничего ужасного с Пенни не случилось, иначе дружище бы сразу подорвался с места, тут и думать нечего. Подлезть теперь потихонечку обратно, и обнять рукой, и лбом уткнуться, упрятаться. Ржавка-ррхи так говорит: «Да мы костлявые и от гадюжьего укуса живьём перемогаемся. А вот гадюке-то потом неделю тошно небось».
* * *
Раннее утро гость проспал в Жабьем доме.
Видать, горазд этот Аспид подкидывать мимоходом разные испытания: Пенни некоторое время наблюдает, как Руби со страшаковыми близнятами, собравшись кучкой, жуют ментоловую жвачку, чуть не подвизгивая от вымораживающего рот ядрёного вкуса; угощают и подошедшего Хаша – тот храбро отправляет белую пластинку в рот. Кривится отчаянно, но угощение не сплёвывает – смеётся вместе с маляшками:
–Ай, зелье, аж до затылка льдом пробивает!
Открывают по очереди рты, чтоб проверить, не прихватило ли у кого язык инеем.
А близнята, гляди-ка, за лето вымахнули в рост, сделавшись повыше Руби, хотя по годам они существенно младше. Такая уж она, орчья кровь. И Шарлотка тоже здорово подросши, и давно уже Пенелопа не видела, чтобы младшее старшаково чадо спало днём, пуская слюни в пёстром платке за спиной у Коваля или у Тиса. Хильда и Марр недавно вперебой рассказывали, как маляшка увязалась с ними к ручью и с веткой в руках подстерегала добычу, ровно прирождённый рыбарь. Конопатый после этого сделал чаду маленькую острогу, чтобы пришлась аккурат по руке.
«Не напасёшься на тебя, опять все вещи малы, месяц назад только новое куплено»,– смутный отзвук раздаётся в давней-давней Пенелопиной памяти.
Ха, будто кто-нибудь на свете бывает виноват, что растёт.
Будто кто-нибудь на свете бывает виноват в том, что родился…
Мама…
* * *
Воды для стирки нагрели изрядно. Здесь, на зимней стоянке, шмотьё стирать отчасти даже удобнее: в Земляном доме нашлась торговая оцинкованная жлыга, не то корыто, не то ванна с двумя плоскими ручками, толсто обмотанными шнуром. Никому, значит, не придётся до весны немытому ходить или в снегу гольём купаться.
(- В снегу можно, если хочется,– говорит Ёна.– Это весело).
С Ёной на пару, оказывается, даже постирушки выходят вроде игры. И можно хором радоваться общей необходимой работе, почти так же радоваться, как свободной плясовой драке, потому что ловко выходит. А полощут тряпьё от остатков мыла они прямо в ручье, и отжимают привычно в четыре руки. Крепко отжатый шмот кидают в ванное корыто, и сперва звук получается гулкий – «бляммм», а когда отжато уже порядочно вещей – обыкновенный «шмяк».
–Меня Аспид к себе звал, в Аргесту,– говорит Пенни.– А я не поеду.
