Из застеленного ковром коридора донеслись тихие шаги. Они замерли возле ее двери, и Лата испуганно села в кровати: умамы походка была совсем другая. Дверь отворилась, и в тусклом свете, лившемся из коридора, она увидела на пороге мужской силуэт. То был господин Сахгал.
Лата включила свет. Господин Сахгал немного поморгал, затем тряхнул головой, прикрывая глаза ладонью от неяркого света лампы. На нем был коричневый халат с поясом, украшенным кистями. Лата заметила, что вид у господина Сахгала усталый.
Она взглянула на него в недоумении и замешательстве.
–Что такое, маусаджи?– спросила она.– Вам плохо?
–Нет, все хорошо. Просто я работал допоздна, а потом увидел, что ты тоже не спишь, свет горит. Думаю – дай зайду поболтать. И ты как раз свет выключила. Умница ты наша, столько читаешь!
Оглаживая бородку, господин Сахгал осмотрелся по сторонам. Мужчина он был крупный.
–Надо же, стула нет,– задумчиво проговорил он.– Скажу Майе.– Он присел на край кровати.– Все хорошо? Подушки, матрас – тебе удобно? Помню, в детстве ты очень любила виноград. Вот такой малюткой была. А сейчас как раз сезон. Пушкар тоже любит виноград. Бедный мальчик.
Лата попыталась натянуть простыню повыше, но господин Сахгал сидел на уголке.
–Вы очень добры к Пушкару, маусаджи,– заметила Лата, не зная, что лучше сделать или сказать в такой ситуации, как поддержать разговор. Она прямо слышала – и чувствовала,– как неистово колотится в груди сердце.
–Видишь ли,– спокойным голосом произнес господин Сахгал, стиснув кисть на поясе халата,– здесь ему жизни не будет. В Англии есть специальные школы для особых детей, таких как он…– Он умолк, осматривая лицо и шею Латы.– А этот парень, Хареш, учился в Англии? Может, он тоже привез оттуда фотографии своих… домовладелиц?
–Не знаю,– ответила Лата, вспомнив непристойные снимки господина Сахгала и отчаянно пытаясь скрыть страх.– Маусаджи, ужасно хочется спать, завтра опять в дорогу…
–Поезд только вечером, успеешь выспаться. Нам с тобой надо обо всем поговорить – прямо сейчас. Видишь ли, в Лакхнау мне совсем не с кем поболтать. В Калькутте и даже в Дели другое дело, но я не могу часто уезжать – работа.
–Понимаю.
–Да и Киран это на пользу не пойдет. Она уже начала знакомиться с плохими ребятами, читать плохие книги. Жена у меня святая, ничего не замечает.
Он говорил ласково, и Лата машинально кивала.
–Жена у меня святая,– повторил господин Сахгал.– По утрам целый час творит пуджу. Все для меня делает – своими руками готовит все, что ни попрошу. Она как Сита – идеальная жена. Велю ей танцевать обнаженной – будет танцевать. Для себя ей ничего не надо. Только выдать замуж Киран. Но я считаю, что дочери сперва нужно получить образование, а до тех пор она может и дома пожить. Однажды к нам пришел парень – прямо в мой дом заявился, представляешь? Я велел ему убираться, выгнал взашей!– Усталость господина Сахгала будто рукой сняло, он прямо рассвирепел; впрочем, голос его оставался спокойным, сам он тоже вскоре успокоился и рассудительно продолжал:– Вот не знаю, кто женится на Киран… Пушкар иногда такие страшные звуки издает. Прямо рычит от ярости. Ничего, что я так откровенно с тобой говорю? Вы с Киран подруги, я знаю. Ты тоже все можешь мне рассказывать. Какие у тебя планы?..– Он принюхался.– Пахнет одеколоном твоей матушки. Киран никогда не душится. Я за естественность во всем.
Лата молча смотрела на него. Во рту у нее пересохло.
–Но я обязательно покупаю ей сари, когда еду в Дели по работе,– продолжал господин Сахгал.– В войну светские дамы носили сари с широкой каймой, парчовые да шелковые… Помню, пока твой отец еще был жив, твоя мама иногда надевала свое свадебное сари. Вот были времена! А теперь все это в прошлом. Вышивка стала признаком дурного вкуса.
Подумав немного, он добавил:
–Купить тебе сари?
–Нет… нет…
–Креп-жоржет драпируется лучше, чем шифон, не правда ли?
Лата не ответила.
–Нынче все сходят с ума по аджантовским паллу. Мотивы в самом деле впечатляют своей… образностью. Тут тебе и индийские огурцы, и лотосы…– Господин Сахгал улыбнулся.– А теперь в моду вошли короткие чоли: женщины обнажают живот, спину… Значит, ты плохая девочка?
–Плохая?– переспросила Лата.
–За ужином ты сказала, что ты плохая,– неспешно и мягко проговорил ее дядя.– Мне кажется, это не так. Ты не плохая, просто любишь помаду. Хочешь помаду, Лата?
Она вдруг с ужасом вспомнила: этот же вопрос он задавал ей пять лет назад, когда они сидели в машине. Лата полностью стерла из памяти тот разговор. Ей было четырнадцать с небольшим, и дядя так же вкрадчиво, заботливо предложил ей: «Хочешь помаду, Лата?»
–Помаду?– озадаченно переспросила она. В юности ей казалось, что красятся (и курят) только женщины очень смелые, современные и, вероятно, безнравственные.– Нет, не хочу.
–А знаешь, что такое помада?– спросил пять лет назад господин Сахгал. Губы его медленно растянулись в ухмылке.
–То, чем красятся?– предположила Лата.
–Красятся?– медленно уточнил дядя.
–Ну да. Красят губы.
–Нет, не губы.– Господин Сахгал плавно покачал головой из стороны в сторону и улыбнулся, будто смакуя шутку и при этом глядя прямо в широко распахнутые глаза племянницы.
Наконец в машину села Киран – она выбегала что-то купить,– и они поехали дальше. Дома Лате стало нехорошо. Она решила, что неправильно поняла дядю, и никому не рассказывала про тот случай, даже матери. Просто решила выбросить его из головы. Но теперь тревожное воспоминание вернулось, и Лата в ужасе уставилась на господина Сахгала.
–Ты любишь помаду, я знаю. Хочешь?– предложил господин Сахгал, подаваясь вперед.
–Нет!..– воскликнула Лата.– Не хочу! Маусаджи, умоляю, перестаньте…
–Здесь так жарко. Сниму, пожалуй, халат.
–Нет!– Лата хотела закричать, но не смогла.– Не надо, пожалуйста, я закричу… моя мама… она очень чутко спит и сразу услышит… Уходите, уходите! Ма! Ма!..
Напольные часы в коридоре пробили час ночи.
Рот господина Сахгала приоткрылся. Секунду-другую он молчал. Потом вздохнул.
Вид у него снова был усталый.
–Я думал, ты умная девочка,– разочарованным тоном проговорил он.– Что это ты удумала? Будь твой отец жив, ты бы себе такого не позволяла.– Господин Сахгал встал.– Надо наконец принести сюда стул. В номерах любого фешенебельного отеля должны быть стулья!– Он собирался погладить Лату по волосам, но, видно, почувствовал ее ужас, и милостиво произнес:– Я знаю, в глубине души ты хорошая девочка. Сладких снов, благослови тебя бог.
–Нет!– едва не заорала Лата.
Когда он ушел – из коридора донеслись его мягкие шаги, потом закрылась дверь в спальню,– Лату затрясло. «Сладких снов, благослови тебя бог»– так говорил на ночь папа. Ей, своей «обезьянке». Она выключила свет и тут же включила обратно. Подошла к двери: ни засова, ни замка. Тогда она подтащила к двери чемодан и подперла им дверь. Рядом с лампой на тумбочке стоял кувшин с водой, и Лата выпила целый стакан. Горло полыхало, руки тряслись. Она зарылась лицом в платок матери и стала вспоминать отца. На каникулах, когда он приходил с работы, Лата заваривала ему чай. Он был веселым человеком и по вечерам любил собирать вокруг себя всю семью. Рагубир Мера умер в Калькутте после долгой сердечной болезни – Латы не было рядом, она училась в Массури. Монахини монастырской школы проявили удивительную доброту, когда она получила страшное известие: освободили ее от контрольной, намеченной на тот день, и подарили сборник стихов, который она до сих пор берегла как зеницу ока. Одна из монахинь сказала: «Какое горе, он был еще так молод!»– «Нет, что вы,– ответила Лата.– Он был уже старый, целых сорок семь лет!» Ей не верилось, что отец в самом деле умер. Через пару месяцев закончится семестр, и она, как обычно, поехала бы домой… Плакать почему-то не хотелось.
