Подобный взгляд на Индию как на индуистское государство, в котором представители национальных меньшинств являются людьми второго сорта, вызывал у Джавахарлала Неру отвращение. Если Пакистан варварски обращался со своими меньшинствами, это не значило, что Индия должна делать так же. После раздела Индии он лично с трудом уговорил целый ряд государственных служащих-мусульман остаться в его стране. Он принял, если не сказать «вовлек», в партию Конгресс несколько крупных функционеров Мусульманской лиги, которая в Индии практически перестала существовать. Неру хотел переубедить мусульман, собиравшихся бежать от унижений и опасности в западный Пакистан через Раджастхан и другие пограничные штаты. В каждой своей речи – а уж речи Неру любил говорить – он осуждал вражду между разными группами населения. Он отказывался принимать в отношении мусульман какие-либо репрессивные меры, к которым его склоняли многие бежавшие из Пакистана индусы и сикхи, а также правые партии и правое крыло Конгресса. Он пытался смягчить драконовские решения, выносившиеся главным распорядителем имущества эвакуируемых, который подчас действовал в интересах тех, кто охотился за их собственностью, пренебрегая интересами самих эвакуируемых. Он подписал пакт с Лиакатом Али Ханом, уменьшивший угрозу войны с Пакистаном. Все эти действия приводили в негодование противников Неру, считавших, что он оторвался от своих индийских корней и религии и из сентиментального сочувствия мусульманам утратил связь со своим народом.
Однако эту критику опровергал тот факт, что индийский народ любил Неру и почти наверняка был готов вновь голосовать за него, как он это делал начиная с тридцатых годов, когда Неру разъезжал по всей стране, пленяя толпы слушателей и пробуждая их к жизни. Махеш Капур знал это – как и любой, кто хоть чуточку разбирался в политических событиях.
Обходя поместье вместе с управляющим и обсуждая с ним возникшую вследствие засухи проблему ирригации, Махеш Капур то и дело мысленно переносился в Дели и обращался к тому, что происходило в стране. Он чувствовал, что ему не остается ничего другого кроме выхода из партии, которой он отдал тридцать лет преданной службы. Подобно многим другим, он надеялся, что Неру поймет, насколько тщетны его усилия вести прежнюю политику в условиях такой активности Тандона, и сделает какие-то решительные шаги, но Неру, хотя его сторонники один за другим покидали партию, которая все больше правела, не желал выходить из Конгресса или предпринимать какие-либо меры помимо обращений к Всеиндийскому комитету Конгресса с призывом соблюдать единство и искать компромиссы. Вождь колебался, а его единомышленникам было все труднее удерживать свои позиции. И вот к концу лета наступил кризис.
В июне в Патне собрался чрезвычайный съезд Конгресса, и там же на параллельном съезде несколько лидеров провозгласили учреждение Народной рабоче-крестьянской партии. Одним из них был Крипалани, который недавно вышел из Конгресса, обвинив его в «коррумпированности, непотизме и взяточничестве». Кидвай не покинул партию Конгресс, однако был избран в Исполнительный комитет НРКП, из-за чего правые члены Конгресса тут же с гневом обрушились на него. Как можно, писал один из них Тандону, оставаться членом индийского правительства, образованного Национальным Конгрессом, и вставать во главе партии, которая яростно критикует Конгресс и стремится вытеснить его с политической арены? Писавший отмечал, что Кидвай, в отличие от Крипалани, не вышел из партии Конгресс – и чем скорее он это сделает, тем лучше.
В начале июля Рабочий комитет Конгресса, а затем и его Всеиндийский комитет вновь собрались в Бангалоре. Кидвая попросили объясниться перед Рабочим комитетом. Он уклончиво отвечал в своей непринужденной манере, что не собирается немедленно выходить из Конгресса и что он уговаривал руководство НРКП отложить учредительный съезд, но это ему не удалось; Кидвай также выразил надежду, что заседания комитетов в Бангалоре разъяснят его странную позицию и развеют создавшуюся нездоровую атмосферу.
Однако ничего подобного не произошло. Неру, осознавший наконец, что одних лишь партийных резолюций в поддержку его политики недостаточно, потребовал предпринять нечто гораздо более конкретное: полностью преобразовать два самых действенных органа Конгресса – Рабочий комитет и Центральную избирательную комиссию – с целью ослабить доминирование в них правого крыла. В ответ на это Тандон заявил, что в таком случае он выйдет из партии вместе со всем составом Рабочего комитета. Опасаясь, что это приведет к окончательному расколу партии, Неру снял свое требование. Было принято еще несколько примирительных резолюций, тянувших то в одну сторону, то в другую. Конгресс осуждал групповщину в своих рядах и в то же время призывал вернуться тех «сепаратистов», кто поддерживает генеральную линию партии. Но вместо этого еще двести членов покинули ряды Конгресса и вступили в НРКП. Атмосфера продолжала накаляться, и Рафи Ахмад Кидвай решил, что время для колебаний прошло, пора вступать в бой.
Вернувшись в Дели, он обратился к премьер-министру с письмом, в котором просил освободить его от поста министра связи и вычеркнуть из списка членов Национального Конгресса. Он объяснял, что, подобно его другу, министру реабилитации Аджиту Прасаду Джайну
[112], он выходит из партии потому, что не может сотрудничать с Тандоном и примириться с его диктаторскими методами управления. Оба политика подчеркивали, что полностью поддерживают самого Неру. Премьер-министр в ответ призвал их пересмотреть свое решение.
Они вняли его призыву и на следующий день объявили, что остаются в Кабинете, но будут выступать против политики Конгресса – или, по Крайней мере, президента партии и его когорты, чьи взгляды и действия противоречат всем основным резолюциям и декларациям ИНК. Их объяснение своего решения выглядело весьма необычно для документа, выпущенного министрами действующего правительства:
Может ли где-либо еще в мире существовать такое положение, когда президент какой-либо организации, то есть ее исполнительный руководитель, выступает против всего, ради чего организация создана? Что общего между Шри Пурушоттамдасом Тандоном и основными принципами политики Конгресса – экономической, жилищно-коммунальной, международной и миграционной? Тем не менее, несмотря на наш разрыв с Конгрессом, мы выражаем пожелание и надежду, что его деятельность будет отвечать его назначению.
Тандон и старая гвардия, возмущенные, как они заявляли, нарушением субординации и дисциплины, потребовали, чтобы Неру призвал своих министров к порядку. Недопустимо, чтобы министры поносили партию, к которой сами принадлежат. Неру против воли был вынужден согласиться. Джайн остался в кабинете, пообещав не выступать больше с провокационными заявлениями. Кидвай был неспособен на подобное самоограничение и повторно подал заявление о выходе из состава правительства. Неру на этот раз понял, что увещевать своего старого друга и соратника бесполезно, и принял его отставку.
Неру чувствовал себя в партии одиноко, как никогда. В качестве главы правительства ему приходилось решать головоломные задачи, связанные с продовольственной проблемой, милитаристскими выступлениями по обе стороны границы, спорами по поводу законов об Индуистском кодексе и о прессе, трудностями проведения законопроектов через парламент, отношениями между центральной властью и штатами (достигшими точки кипения при объявлении полного подчинения Пенджаба центру), повседневными административными заботами, составлением первого пятилетнего плана, международными отношениями (которые особенно беспокоили его), не говоря уже о возникавших то и дело чрезвычайных ситуациях. При этом Неру был подавлен, сознавая, что его идеологическим противникам в партии удалось наконец взять верх. Они избрали лидером Тандона, вынудили многих сторонников Неру покинуть Конгресс и образовать новую оппозиционную партию, взяли в свои руки окружные комитеты Конгресса и комитеты штата Прадеш, центральный Рабочий комитет и Избирательную комиссию партии, заставили уйти со своего поста министра, который больше, чем кто-либо иной, поддерживал Неру, и выдвигали своих кандидатов-консерваторов на предстоящие всеобщие выборы. Неру был загнан в угол и, возможно, сознавал, что оказался в этом положении из-за собственной нерешительности.
