Имам начал читать молитву. Люди вставали на колени и поднимались в благоговейном единодушии, свойственном мусульманской службе. В какой-то момент молитву нарушили далекие раскаты грома. Когда имам приступил к проповеди, внимание конгрегации было уже сосредоточено не столько на его речи, сколько на состоянии небосклона.
Начал моросить дождь, все беспокойно зашевелились, присмирев лишь после того, как имам пристыдил их:
–Вы! Неужели вы не можете проявить терпение при общении с Богом – в день, когда мы собрались, чтобы почтить память пророка Ибрахима и его сына Исмаила? Вы привыкли работать под дождем на полях, а сегодня вы словно боитесь растаять из-за каких-то брызг. Вы будто не знаете, как страдают сейчас пилигримы среди жгучих песков Аравии! Некоторые из них умерли от разрыва сердца, а вас страшат несколько капель с небес. Я говорю вам о согласии Ибрахима принести в жертву сына, а вы думаете только о том, чтобы не промокнуть, и не можете пожертвовать даже несколькими минутами своего времени. Вы напоминаете тех нетерпеливых, которые не хотят идти на молитву, потому что приехали торговцы. В суре «Аль-Бакара»– той самой, в честь которой назван праздник,– говорится:
Кто же отвернется от религии Ибрахима (Авраама), кроме глупца?
И дальше:
Мы будем поклоняться твоему Богу и Богу твоих отцов —
Ибрахима (Авраама), Исмаила (Измаила) и Исхака (Исаака).
Единственному Богу.
Ему одному мы покоряемся.
А вы чему предаетесь? Прекратите, прекратите это, добрые люди; ведите себя спокойно и достойно!
Воистину Ибрахим (Авраам) был вождем,
покорным Аллаху и единобожником. Он не был
одним из многобожников.
Он был благодарен Аллаху за благодеяния,
и Он избрал его и повел прямым путем.
Мы даровали ему добро в мирской жизни,
а в Последней жизни он будет
в числе праведников.
Затем мы внушили тебе: «Исповедуй религию
Ибрахима (Авраама), будучи единобожником,
ведь он не был из числа многобожников»
[135].
Имам, казалось, забыл обо всем, цитируя Коран по-арабски, но затем все-таки вернулся к более спокойному пересказу на урду. Он говорил о величии Аллаха и Его пророка и о том, что надо быть таким же добродетельным и преданным Богу, какими были Ибрахим и другие пророки.
После проповеди все получили Божье благословение и разошлись по своим деревням, причем ни в коем случае не тем же путем, каким пришли на службу.
–Завтра пятница, и опять придется слушать эти проповеди,– проворчал кто-то.
Но большинство с удовлетворением отметили, что имам превзошел самого себя.
14.23
Вернувшись в Дебарию, Ман встретился на улице с Мячиком.
–Ты где был?– спросил Мячик.
–В идге.
–Эти сборища не для нас,– скривил рот Мячик.
–Возможно,– ответил Ман.– Но там никто не указал мне на это.
–А теперь ты будешь смотреть это козлиное побоище?– спросил Мячик.
–Если столкнусь с этим, то посмотрю.– Ман подумал, что охота, в конце концов, не менее кровавое занятие, чем принесение животных в жертву. К тому же ему не хотелось поддакивать Мячику, о котором он был невысокого мнения.
Однако зрелище жертвоприношения не доставило ему удовольствия.
В некоторых домах сам глава семьи выполнял ритуал принесения в жертву козла или овцы (использовать для этого коров было запрещено в штате еще со времен британского владычества во избежание возмущения со стороны верующих индусов). В других домах этим занимался специально приглашенный мясник. Обычай символизировал жертву, принесенную Ибрахимом, которому Бог милостиво разрешил заменить в этой операции сына животным. Согласно господствующему представлению, этим сыном был Исмаил, а не Исхак, хотя некоторые исламские авторитеты оспаривали это. Козлы всей деревни, казалось, предчувствовали свой близкий конец и жалобно блеяли.
Дети были захвачены зрелищем жертвоприношения и следовали за мясником из дома в дом. Наконец мясник пришел в отчий дом Рашида. Тучного черного козла поставили мордой к западу. Бабá прочитал над ним молитву, затем Нетаджи с мясником перевернули козла на спину, мясник ногой наступил ему на грудь, схватил за морду и перерезал ему горло. Козел захлебнулся, из раны хлынула красная кровь, перемешанная с зеленой, наполовину переваренной травой.
Ман отвернулся и заметил Мистера Крекера: ввенке из ноготков – очевидно, добытом на ярмарке,– тот флегматично наблюдал за процессом.
Все делалось очень быстро. Козлиную голову отрубили, кожу на ногах и на животе разрезали и стащили с туши. После этого перерубили задние ноги в коленях, связали их и подвесили тушу на ветке дерева. Взрезали желудок, выбросили его содержимое, вырезали печень, легкие и почки, отрубили передние ноги. И вот козел, который несколько минут назад тревожно блеял и смотрел на Мана своими желтыми глазами, превратился в кусок мяса, который предстояло разделить между его бывшими владельцами, их родственниками и неимущими крестьянами.
Дети потрясенно и зачарованно наблюдали за этим процессом. Особенно нравился им сам момент жертвоприношения и вырезание серо-розовых внутренностей. В заключение переднюю часть туши отложили для семьи, остальное разрубили на куски и стали взвешивать на весах на веранде. Отец Рашида распоряжался распределением кусков.
Дети бедняков, которым мясо доставалось очень редко, подбежали, чтобы получить свою долю. Некоторые, отталкивая других, хватали куски прямо с весов. Девочки, как правило, сидели при этом в стороне, ожидая своей очереди. Некоторые женщины, в том числе из семей чамаров, стеснялись подходить за мясом. Получив его, они уносили куски в руках или завернутыми в ткань или бумагу, вознося хвалы Хану-сахибу или жалуясь на то, что их обделили, и направлялись к следующему дому за новой порцией.
14.24
Ужин накануне подавали в спешке, так как надо было готовиться к празднику, но в этот день обедали с чувством, толком, расстановкой. Самое изысканное блюдо было приготовлено из печени, почек и рубца только что зарезанного козла. После обеда были разостланы чарпои под деревом во дворе, там, где совсем недавно козел щипал траву.
Кроме Мана, в обеде участвовали Бабá и два его сына – Камар, саркастически настроенный школьный учитель из Салимпура, и другой дядя Рашида, Медведь. Разговор, естественно, зашел и о Рашиде. Медведь спросил Мана, как у Рашида дела.
–Честно говоря, я не видел его после возвращения в Брахмпур,– признался Ман.– Он, я думаю, давал уроки своим ученикам, я тоже был занят то тем, то этим…
Трудно было назвать это оправданием, но Ман не встречался с другом не потому, что не хотел его видеть, а просто так уж получалось у него всегда.
