Развлечений уровня «0+» на Средке практически нет. Но девчонкам интересно всё, включая рекламу. Они восторженно крутят головами, толкая друг друга локтями и тыкая пальцами в особо выдающиеся объекты. Некоторые из них, к сожалению, рекламируют весьма специфические услуги, причём предельно откровенно, но тут уже ничего не поделаешь. Нагма смущается и хихикает, Онька, мне кажется, не очень понимает, что видит. Для счастья им оказалось достаточно сахарной ваты, совершенно такой же, как в нашем мире, хотя машина, её делающая, выглядит абсолютно иначе.
Прогулялись, сели за столик в уличном кафе. Здесь подают мороженое — оказывается, я его снова люблю. Вот что значит шестнадцать лет, я-взрослый его не жалую, но я-подросток наворачиваю с удовольствием, хотя оно тут даже вполовину не такое вкусное, как у нас.
— Какое-то оно не такое, — жалуется Нагма. — Вкусно, конечно, но не то…
— Вряд ли здесь есть натуральные сливки, — отвечаю я. — Здесь вообще мало что натуральное.
Онька, впрочем, наворачивает с энтузиазмом, не балованная.
Пока дети заняты, я потягиваю слишком сладкий синтетический лимонад и наблюдаю за Средкой. Требуется время, чтобы мелькание ярких пятен перестало отвлекать, но время у нас есть. Мои новые питомцы, то есть члены корпы «Шуздры», вряд ли нагуляются быстро.
Я ищу крайм. Небольшую, но важную прослойку, которая просто обязана быть в таком месте. Смотрящие, крышующие, мелкое жульё, карманники, дилеры незаконного товара, каким бы он ни был. Для опытного взгляда они всегда отличаются от своей кормовой базы — обывателей. Но мой взгляд на местные реалии не намётан, и мне сложно. Слишком много людей, они слишком разные, одеты непривычно, ведут себя странно. На подземном рынке было проще, барахолки все одинаковы, а здесь — чёртов бесконечный карнавал. Остаётся надеяться, что мы выглядим достаточно виктимно, чтобы зверь бежал на ловца.
— Эй, парнишка! — без спроса подсаживается к нам парень лет двадцати пяти на вид. — Не молод ты для Средки?
У него странного серого цвета волосы, зачёсанные назад острыми, похожими на перья локонами, куртка с металлическими вставками и высоким воротником, большие оптические импланты… Нет, не импланты. Очки, их имитирующие. Парень просто на стиле. Лицо худое и какое-то острое, с тонкими губами и узким носом, производит несколько неприятное впечатление.
— Никто не молод для Средки, если у него есть токи, — отвечаю я небрежно.
— А у тебя, типа, есть?
— А это похоже на бесплатную жратву для авансников? — салютую я бокалом с опалесцирующим содержимым.
— Это почти ничем от неё не отличается! — презрительно бросает визитёр. — Вижу, на настоящий отрыв у тебя денег нет…
Пацан, которым я выгляжу, должен сейчас повестись, и я, разумеется, ведусь:
— Ты хочешь что-то предложить, дро? Или просто поболтать подошёл?
— Вижу, ты паренёк шустрый…
— Даже не представляешь, насколько, — хмыкнул я, припомнив наше самоназвание.
— Отойдём на пару слов? Не люблю на виду трепаться.
— Не видишь, я не один, — я показал на лениво доедающих вторую порцию мороженого девочек.
— Они даже доесть не успеют, дро! Тут два шага! Или подссываешь?
— Сам ты подссываешь, — заявляю я. — Пошли!
Мы отходим действительно буквально на два шага — в переулок. Дальше я не захожу, чтобы видеть столик, за которым сидят девочки.
— Ну, что тебе надо?
— Дети эти тебе кто?
— Не твоё дело. Говори, какое твоё.
— Видишь ли, дро, кое у кого есть до таких интерес.
— Пусть этот кто-то спустится в низы и наловит себе. Там такого добра навалом.
— Нет, дро, ты не понял. На низах полно мелких, но они недостаточно мелкие, если ты понимаешь, о чём я.
— Поясни.
— Арендники, когда рожают своих выпердышей, сдают их в ясли-интернаты. До четырнадцати их оттуда не выпускают. Дальше как хочешь — можешь сидеть на авансе там или сидеть на авансе, где хочешь. Подрощенных, и правда, на улицах, как говна, это товар дешёвый, а вот такие малые — редкость. За них неплохую цену можно взять. У тебя товар, а я знаю, куда пристроить. Токи пополам.
— Не интересует. Всё?
— Да насрать, что там тебя интересует! — заржал парень. — Ты, правда, решил, что с тобой делиться будут?
Я повернулся и увидел, как к столику, где сидят Нагма и Онька, подлетает, давя колёсами цветочные клумбы, автомобиль. Вид у него для Средки довольно непраздничный — никакого неона под днищем. И те, кто из него выскочили, тоже не выглядят праздными гуляками: одеты в кожаные байкерские куртки. Я кидаюсь к столику, но парень вцепляется мне в плечо неожиданно железной — в буквальном смысле — хваткой. Похоже, перчатки маскируют настоящие, не бутафорские импланты.
— Куда! — смеётся он. — Стоять!
Я поворачиваюсь и коротко бью его в лицо, вкладывая в талант всю свою злость. Тот моментально вырубается и падает, но время упущено — девчонок уже запихивают в машину. Та резво стартует, и я, понимая, что не успеваю, начинаю стрелять, сам не заметив, как в моей руке оказался пистолет.
Я целюсь в переднее колесо, но пистолет для меня стал непривычно тяжёл, и первая пуля уходит выше, пробивая кабину. Корректирую прицел, двумя следующими попадаю в ступицу, которая внезапно разражается фонтаном оранжевых искр. Автомобиль резко останавливается, а когда я подбегаю, из передней двери вываливается, заливаясь кровью, один из похитителей. Ранен или убит — не смотрю, плевать. Рву на себя ручку задней, и наставляю ствол выше девичьих голов в лицо второму. Второй — это девушка. В машине она откинула капюшон, я вижу электронные очки и тёмный макияж .
— Девчонки, на выход, бегом, — говорю я, держа девушку на прицеле.
— Ты Хваталу завалил, — говорит она неверяще. — Мы тебя найдём. Тебе не жить.
Если бы не дети — Нагма деловито вытаскивает за руку парализованную страхом Онию, — я бы её застрелил. Если кто-то обещает тебя найти и сделать так, чтобы ты не жил, не надо давать ему шанса. Но забрызгать девчонок её мозгами в этот момент кажется мне непедагогичным, я дожидаюсь, пока они вылезут, и захлопываю дверь, не выстрелив. Хватаю Оньку одной рукой, во вторую вцепляется Нагма — и мы бежим. Надеюсь, девушка не разглядела моего лица. Когда наставляют ствол, это отвлекает.
***
Кондоминиум пуст. Лирания, похоже, не вернулась. Дверь закрыта, Ония стучала и звала, ответа нет. Поскрёбся к Колбочке — спит.
