–Что так?– поднял глаза отрок.
–С девчонками за грибами завтра идем, на Чернолесье…
Велька ахнул:
–Однако ж не ближний свет! Там верст с десяток будет… И капище старое там где-то невдалеке… Жуть!
–Ну и что?– пожала плечами Звеня.– Зато там белых – тьма! Любишь грибы? Я – так очень.
–И я – очень.
–А некоторые их вообще не едят! Вон, ляхи… или ромеи…
–Ромеи из них соус делают. Из червивых… Соус – это…
–Я знаю, Вель. В Царьграде ж была…
–Звень…
Отрок покусал губы, не зная, как начать важный для себя разговор… вернее – как продолжить… ленту-то он так и держал в руке… Но вот все нужные слова как-то из головы выскочили, словно выдуло их оттуда горячим степным ветром!
–Ты сказать что-то хочешь?– собрав к ромашке василек, прищурилась дева.– Венок сплету…
Юноша покивал:
–Красиво… Звень… а ты… А ты с кем в лес-то?
–Сказала ж – с подружками. Ярослава из Полуярковых рода… и еще Хорькова Маша… если отпустят. Ей на покос надо… Но Хорьковы, говорят, закончили – свои покосы у них.
–Богатые!
–Да уж… Ой!– прищурившись, девушка бросила взгляд на солнце.– Пора бы уж мне и домой… Проводишь?
–Звень…
–Ну, как знаешь…
–Так с лентой-то как, Звеня?– наконец, вымолвил Велимудр. Парень нынче был сам на себя не похож – так ведь и не каждый же день так вот…
–С какой еще лентой?– девчонка сделал вид, что не понимает, о чем идет речь, хотя, конечно же, прекрасно все понимала.– Ах, с этой… Красивая. И дорогая, поди…
–Да уж…
Вовсе не это хотел сказать Велимудр. Хотел бы вот прямо сейчас обнять зазнобу и сказать так красиво и емко, как говорят в старинных ромейских книжках: «Я люблю тебя больше жизни, душа моя, Звенислава! Знай, что сердце мое давно уже принадлежит тебе и будет принадлежать всегда, что бы ни случилось. Я всегда буду защищать и любить тебя, хотя бы мне ради этого пришлось расстаться с жизнью! О Звенислава, ты – свет очей моих, луна в ясном ночном небе, очи твои, как солнце…»
–Э! Ты что там шепчешь-то? Говорю ж – пора.
–А? Так я про ленту…– парень вдруг сник… ничего у него не выйдет! Звенислава вон какая красивая! А он… С таким-то простецким лицом… с вихрами этими рыжими, с веснушками…
–Ах, про ленту-у… А ну-ка, закрой глаза!
–Чего?
–Глаза закрой, я сказала!
–Есть, моя госпожа…
–Не подсматривай…
Велька и не подсматривал, и не собирался вовсе. Только почувствовал, как выскользнула из руки лента… И сильно-сильно забилось сердце… А потом…
–Ну… можешь открывать…
Юноша распахнул очи…
В златую, цвета спелой ржи, косу Звениславы была вплетена шелковая голубая ленточка… подарок! И – куда более того…
–Звень!!!
–Снова закрой! Ну, глаза же…
Парнишка не спрашивал – зачем. Просто закрыл… И ощутил на губах терпкий вкус поцелуя! Может быть, первый раз в жизни…
* * *
Кони шли резво, и все же через десяток верст всадники остановились на отдых. Спешились, напоили в ручье лошадей, пустили пастись на лужайке, поросшей высокой сочной травою и клевером. Выставив часового, воины разлеглись здесь же, в траве, под тоненькими березками, окружавшими лужайку юным белоствольным хороводом. Кое-где средь густой зеленой листвы виднелись на деревцах и золотистые пряди – конечно же, не от первых ночных заморозков – от жары. Для заморозков-то еще рановато, в здешних местах не только август, но и хмурень-сентябрь – месяц летний.
Спустившись к ручью, Миша зачерпнул ладонями студеную воду – напился, уселся рядом, на камень.
Ах, Костомара… Кто ж на тебя напал, кто разорил твои земли, сжег усадьбу, убил верных людей? Кто это были? Просто разбойники? Ляхи? Или, может быть, князь Юрия кого-то послал?
Сотник сжал губы: настигнем – спросим! И спросим жестоко. За все! И за всех.
Имеет право! Ведь люди не чужие… Или – чужие? Вдова-то формально подчинялась старосте «журавлей»… Или – уже не починялась? Заартачилась. И тогда… Тогда придется спросить с «журавлей»… Если это они все устроили. По большому счету, спросить мог князь – Вячеслав Владимирович, но также могли спросить и священники, и воины – пусть даже и дружественно настроенные соседи; на личных связях в этом мире держалось многое, если вообще не все.
Еще Тоффлер, великий философ и социолог, подчеркивал в своих работах, что на каждой стадии развития общества главенствующую роль играют различные социальные институты. В индустриальном обществе – это корпорации, в постиндустриальном – университеты, в аграрном – в этом Мишином мире, мире сотника – церковь и армия. То есть – дружина… и даже – Младшая стража, как социальная ипостась.
Так что, преследуя чужих врагов, действовал сотник правильно, по всем неписаным законам этого времен – имел право спросить.
–Не помешаю?– к ручью неслышно спустилась Лана. С юной половецкой красоткой сотника связывали весьма сложные отношения. С одной стороны, это был подарок Костомары, бесправная рабыня… с другой – рядович, не просто временный холоп, а человек, заключивший со своим хозяином договор – и по этому договору имеющий уже какие-какие права… А еще Лана – верный соратник и друг… и даже чуть больше, чем друг… По крайней мере, так было в далеких половецких степях, но вот сейчас Михаил не хотел бы возобновления отношения, и вовсе не только субординация являлась тому причиной. О нет! Здесь был родной дом, была любимая – Юлия! И было бы нечестно продолжать…
Половчанка хорошо понимала это и старалась не лезть на глаза, тем более – она ко всем мужчинам относилась ровно, особенно не выделяя никого, и Миша знал о многих ее связях. Сегодня – с одним, завтра – с другим, большей частью – с неженатыми парнями из Младшей стражи… И с точки зрения самой Ланы это было правильно. Женщины Великой степи Дешт-и-Кыпчак с самого детства горды и вольны, как ветер, и привыкли сами выбирать себе мужчин… если дело касалось лишь плотской любви, зова страсти. Что же касается отношений серьезных – замуж, то тут всегда все решал род. Никто девчонок не спрашивал. Как и везде.
–Не помешаешь, Лана, нет,– оглянувшись, Миша невольно залюбовался девушкой, одетой в узкие половецкие штаны и короткую козью жилетку, накинутую прямо на голое тело. Тонкий стан, тонкие, но сильные руки, золотисто-смуглая кожа… Здесь, на привале, Лана сбросила синий распашной халат с вышивкой по краям и пуговицами из полированной яшмы. Впрочем, она и в Михайловом городке не стеснялась ходить вот так – полуголой… и больше даже не ходить – скакать на коне. Все к этому привыкли, даже собиравшиеся у колодца хозяйки – «женсовет»– не хмурили осуждающе брови: одно слово – половчанка, нерусь степная, травяная сныть – чего от нее и ждать-то?
