Неподалеку стоял парень и смотрел на пионы. Он был худой, бледный и прыщавый, но он был примерно моего возраста, и к тому же я любила пионы, всегда любила, так что я подошла.
—Привет,— сказала я.— ЯКэт.
Он тут же вздрогнул и сказал:
—Уилл Дженкинс, из Биконсфилда.
—Ха. Что ж, а я, наверное, Кэтрин Канчук из Тутинга, хотя я никогда не сталкивалась с другими Канчуками, чтобы приходилось уточнять, откуда я.
Он залился румянцем:
—Папа сказал, я должен представляться так, чтобы люди знали, с кем они связываются. Или, скорее, с кем им лучше не связываться. Или…— он покосился на меня.— Ты слышала оДженкинсах из Биконсфилда?
—Кажется, нет.
Он покраснел еще сильнее — этот парень мог дать мне фору в насыщенности румянца — и затем поднял плечи, спрятав между ними шею так, словно ожидал удара.
—Так или иначе я не собираюсь прикалываться над тобой.
Похоже, он успокоился. Плечи опустились.
—Спасибо,— сказал он.
—Нет проблем. Уверена, твоя семья очень известная и страшная.
Он скорчил гримасу:
—На самом деле нет. Мой папа — лорд и владеет крупной компанией по поставкам строительных материалов, поэтому каждый делает то, что он ему говорит, но он не гангстер или что-то в этом роде. Что привело тебя сюда?
—Я просто хотела взглянуть на цветы. Мне нравятся пионы.
Он внезапно улыбнулся, и я заметила, что он носит брекеты.
—Я тоже. Они как бууууум,— он изобразил руками взрыв.— Как замерзший огненный шар.
Я посмотрела на цветы. Лепестки были красными и желтыми, слоями собиравшимися в круглые головки. Я понимала, что он имел в виду.
—За что ты тут?— спросил он.
—Я родила ребенка от поп-звезды, его забрали, и теперь держат меня здесь, притворяясь, что он умер.— Я повторяла один и тот же ответ с полдюжины раз с тех пор, как оказалась тут. Можно было спокойно говорить правду, все равно в нее никто не верил.
—А ты?
—Я пытался взорвать парламент,— ответил он.
На миг все затихло, единственным звуком был шорох листьев на ветру.
—Подожди… серьезно?
—Ну, я не слишком преуспел в этом,— признался он.— То есть я провел множество исследований: делал архитектурные чертежи, моделировал взрывы различной мощности, проводил химический анализ состава, ну, знаешь, изучил основы, но, прежде чем я смог купить какие-нибудь вещества, наша уборщица нашла планы на полу в моей спальне, пока я был в туалете. Она позвонила в полицию, а они — папе, а поскольку он — лорд Биконсфилд, потомок Дизраэли, как он, по крайней мере, говорит, они вызвали психиатра, а не отряд по борьбе с терроризмом, и вот я здесь,— он вздохнул, как будто говорил о любви всей своей жизни, сбежавшей от него.
—И вот ты… извини, я до сих пор под впечатлением от того, что ты… хотел взорвать парламент?
—Ага.
—Как Гай Фокс.
На его лице расцвела счастливая улыбка:
—Ага.
—Гай Фокс, чучело которого ежегодно сжигают последние четыреста с лишним лет.
—Ну конечно, люди злятся на него за это, но, по крайней мере, они знают его имя. Всю свою жизнь я был лишь Дженкинсом из Биконсфилда. Это все, что мне было суждено. Я просто хотел, чтобы люди знали, кем я был на самом деле,— он смотрел на меня затуманенным взглядом.
—Слава переоценена,— сказала я ему.— Поверь мне.
Как ни странно, мне понравился Уилл Дженкинс из Биконсфилда с его насморком и манжетами, которые он жевал, когда думал. Он нарисовал для меня картину (действительно хорошую) с пионами, и я попросила уДжой скотч, чтобы приклеить ее к стене. В то бесконечное лето мы встречались в саду снова и снова. Он с восторгом слушал истории о том, как меня травили в интернете, и взамен делился со мной всем, что знал о взрывчатке, восторгаясь разницей между взрывчаткой, используемой против людей и против конструкций, как будто сравнивал силы любимых супергероев.
А я говорила с ним о тебе. Мне нужно было рассказать кому-то, иначе боль прогрызла бы мою грудную клетку изнутри, и, поскольку я не разговаривала со Смитом и не доверяла Джой, он был моим собеседником. Я рассказала ему обо всей моей любви к тебе, спрятанной за ребрами и час за часом, день за днем превращающейся в кислоту. Я свято поклялась ему, что, когда выберусь отсюда, найду тебя, буду заботиться о тебе и стану лучшей мамой в мире.
И вот однажды — уже наступила осень, коричневые листья вихрями кружили вокруг нас, ветер пронизывал насквозь, и мы были единственными, кто вышел на улицу,— он повернулся ко мне и сказал:
—Ты же понимаешь, что они не выпустят тебя отсюда, пока ты будешь так о ней говорить, да?
—Я не говорю о ней с ними,— ответила я.
—Я понимаю. Но они все равно знают. Знают, что ты думаешь только о ней, и не выпустят тебя, пока ты ее не отпустишь.
—Значит, они никогда меня не выпустят,— я вздохнула и почувствовала некоторое успокоение. Я уже давно понимала, что это правда, но впервые озвучила свои мысли.— А значит, пришло время для плана Б.
Я полезла в куртку и вытащила свернутый листок бумаги. В недоумении он взял его и раскрыл. Это был его рисунок с пионами, скотч все еще висел на краю, потому что я не хотела ненароком его порвать.
—С другой стороны,— сказала я, и он перевернул листок и прочитал заметки, которые я сделала крошечным аккуратным почерком и где — если все, что он сказал мне, было правдой — подчеркиванием выделена взрывчатка, которую можно приготовить из химических веществ, используемых в клинике, и она будет достаточно мощной, чтобы взорвать замки на наших дверях.
Я сжала его запястье; пропитанный слюнями рукав примерзал к руке.
—Ты сможешь приготовить ее?— спросила я.
Крик сирены снаружи возвращает меня в реальность. Сердце дергается, как лодочный мотор. Пытаюсь понять, где я.Сижу на полу, прислонившись к дверному косяку кухни, и не знаю, как долго я была в отключке.
Где ты? Где ты? Ты все еще здесь? Ты покинула меня, как я оставила тебя?
Вокруг все качается и плывет, когда я иду по коридору. Не могу вспомнить, когда я спала в последний раз.
Ты не в туалете внизу и не в скромной спальне, которая была последним пристанищем Эви Симмс. С нарастающим отчаянием я поднимаюсь по лестнице. Толкаю дверь в твою комнату, и вот ты на своей кровати. Колени поджаты к груди, как когда-то у меня под сердцем. Одеяло обвилось вокруг твоих ног, глаза закрыты. Ты даже не заметила, что я потеряла бдительность. Меня охватывает мучительное желание поправить подушку под твоей головой, до самого подбородка укрыть тебя теплым одеялом с рисунками деревьев…
«Стоп,— я молча умоляю себя.— Ты должна остановиться».
