Она сверлит меня взглядом, скрипит зубами и выходит из комнатки, в которой я лежу, скрипя своими кожаными сапогами.
Я закрываю глаза и погружаюсь в болезненное небытие, смешанное с дурными предчувствиями. Мне кажется, что мать Плантина, вместе с плевком, сказала: — Она мертва.
В следующую секунду мне кажется, что все, что я слышала и видела до этого. Старуха с палкой, шипящий голос, слова о каком-то инквизиторе, который будет недоволен, хватка сжимающая мое горло, что все это было бредовым видением.
Пробуждаюсь я от того, что кто-то вытирает мое лицо и руки чем-то мягким и теплым. Что это?
Кто-то берет меня за руку и вытирает грязь, тщательно вычищая между моими пальцами. Пахнет мылом. Странный запах, как давно я его не чувствовала…
—Ты недавно родила,— говорит голос.— мягкий, словно безводное облако. Она вытирает мой живот и ноги, но я не чувствую смущения, как будто сама родилась снова, а это моя мать. Меня трясет всем телом и я не открываю глаз. Наверное это тоже бред…
—Она умерла?— спрашиваю я.
—Кто? Твое дитя?
—Клем. Плантина сказала, что Клем умерла, это правда?
—Кто такая КЛем?
—Девушка, которую я тащила сюда, моя подруга.
Я открываю глаза и вижу монашку в сером одеянии. У нее такие же серые, почти прозрачные глаза и губы сливаются с кожей лица, словно лишены крови. Она улыбается глядя на меня, но глаза ее печальны.
Она молча отжимает тряпку и продолжает смывать с меня грязь.
—Мне жаль,— наконец, говорит она.— Жаль твоего ребенка. Ты испытала большое горе.
От ее слов в сердце словно бы втыкается зазубренное копье. Зачем она говорит об этом. Зачем она мучает меня?
Голос ее звучит так безразлично и глухо, когда она говорит о моей малышке, что я хочу что-то крикнуть ей в лицо, но едва могу дышать от боли. Мне вспоминается моя девочка, которой я так и не успела дать имя, и тот мимолетный миг, когда я держала новорожденную на руках. Я сворачиваюсь, закрывая голову руками, словно меня ударили.
—Я сказала что-то не то?— спрашивает монашка.
Из моих глаз катятся горячие слезы горя. Все, что было прожито за последние дни, наваливается на меня, словно гора. То о чем я старалась не думать, пока мы ехали в монастырь. То, что я гнала от себя, пока у меня были силы, откладывая горе на потом, все это разом сдавило мои кости, сжало мое сердце, скрутило горло в удушающей хватке невозвратимости.
—Какими они были?— спрашивает монашка, вытирая мою голову, словно бы не обращая внимания на мои слезы.— Твои волосы. Они, должно быть, были очень красивыми, как золото.
—Пожалуйста, уйди,— говорю я сквозь слезы.
—Я сдесь, чтобы помогать тебе. Меня зовут Сандра. Я буду с тобой, пока ты не встанешь на ноги.
—Ты будешь здесь, чтобы сводить меня с ума?— спрашиваю я, глядя на девушку через пелену слез.— Ты спрашиваешь про моего ребенка, про мои волосы. Может быть ты еще спросисшь про моего мужа? Давай, у меня еще осталось немного слез.
—Слезы это хорошо, море любит слезы,— говорит Сандра.— Тебе больно, а значит ты выживешь.
Я смотрю в ее пустые глаза и понимаю, что говорить с ней бесполезно. Бессильно падаю на подушку и закрываю лицо руками. Руки пахнут мылом и это, по какой-то причине немного утешает меня.
—Тебе надо поесть,— говорит Сандра, одеться и выпить лекарство, которое я для тебя приготовила. Скоро тебя ждет очень важное испытание. Тебе нужны будут силы, чтобы выдержать то, что ждет тебя впереди.
—Что ждет меня впереди?— спрашиваю я, и отрываю руки от горящих слезами глаз.
—У меня тоже были золотые волосы, как у тебя,— говорит Сандра и подносит к моим губам чашку с густым бульоном.— А глаза зеленые, как вечернее море после дождя. Пей.
15
Ивар
«Прости, князь, срочно нужно было посетить Латонскую провинцию, там мой брат что-то не поделил со своими работягами. Как вернусь, стрелой примчу к тебе! Надеюсь на утро вторника.
Твой ближайший друг Ридли».
Ближайший друг… Посмотрим, как ты будешь вертеться, ближайший друг, когда я буду убежден, что это ты тот самый, кто путался с моей женой.
С хрустом сминаю плотную бумагу письма и кидаю в камин.
Стрелой примчишь ко мне, ближайший друг. Я узнаю, куда ты пускал свои стрелы и затолкаю тебе их в глотку. Сегодня как раз вторник.
Младенцы все на одно лицо. Сморщенные, красные человечки…
Проклятье. Пятно на сорочке… Откуда оно?
Пытаюсь вычистить платком, но делаю только хуже. Пятно расплывается, уродуя ткань высочайшего качества из Замира. Одна такая сорочка стоит, как тройка призовых жеребцов.
—Проклятье,— рычу я и в раздражении скидываю с себя сорочку. Лучше бы не трогал.
Подхожу к окну и полной грудью вдыхаю слегка морозный утренний воздух, чтобы успокоиться.
Терпко пахнет яблоками. Еще немного и перезреют. Почему они не собирают их с деревьев, а лишь ползают по земле, словно мыши?
Закрываю глаза. Солнце, отражаясь от крыш приятно касается прикрытых век, словно благословляя этот день для меня. Холодный ветерок ласкает кожу — выступают мурашки.
Я все сделал правильно. Не о чем сожалеть.
Поворачиваюсь и улыбаюсь своему отражению. Сорочка — пустяки, стоило ли из за нее портить себе утро?
—Эй!— кричу я вниз, улыбаясь слугам.
Пожилая, пара, что работает среди прочих в саду, поднимают седые головы и смотрят на меня. Замерли, как степные опоссумы. Испугались. Еще два глаза присоединяются к ним. Спелая девчонка — груди, как те яблоки. Смотрит в глаза и тут же краснеет, отводит взгляд. Прикрывает рот рукой.
—Князь Ивар, доброе утро!— говорит старик и снимает кепку, вытирая пот со сморщенного лба.
—Наберите мне яблок из сада,— говорю я.— Только не упавших, а тех, что еще на деревьях, посочнее.
—Да, конечно,— старик не мешкая надевает кепку и ловко, как обезьяна лезет на дерево. Похвальная прыть для такого старца.
Хоть какое-то занятие будет для этих бездельников.
Что за девчонка?
Нащупываю в кармане склянку с кровью младенца. Только одно маленькое дело осталось, чтобы успокоить сердце, удостовериться наверняка. Одно маленькое пятнышко, что напоминает о себе, зудит на краю сознания.
Где же носит Даррена? Уже третий день он не может разыскать кровоеда. Почему люди так бездарны? Неужели мне придется и это делать самому?
Натыкаюсь взглядом на сорочку лежащую на полу и понимаю, почему раскраснелась девчонка. Голого торса дракона ей видеть точно не доводилось раньше. Чувствую, как дракон разворачивает хвост, открывает глаза и облизывается раздвоенным языком.
