— Не успокоился, — холодно исправляет его Гай. — Ты лишь отсрочил неизбежное.
Нейт цокает, возвращаясь на кухню и хватая вилку. Отсюда вижу, что на столе лежит аппетитный ростбиф, с которого в воздух поднимается пар, а с поверхности стекает мясной сок. У меня текут слюнки. Видно, аппетит решил вернуться.
— Откуда вы его взяли? — спрашиваю я, подходя к столу.
— Что, нравится? — ухмыляется Зайд. Потом показывает мне обе свои руки, покрытые разноцветными татуировками. — Приготовил этими ох_енными руками. Они не только пи_дато управляются с кисками, но и ещё неплохо готовят.
— Зайд, — прикрикивает Гай. — Ещё одно подобное слово, и ты вылетишь отсюда.
Я явно свыкаюсь с мыслью о том, что речь Зайда не ограничивается простыми повседневными словами, а постоянно смешивается с самыми грязными выражениями, которые только могут быть мной услышаны. Поэтому внимания на это я уже не обращаю: гораздо удивительней для меня тот факт, что лежащий в большой плоской тарелке, прикрытой стеклянным клошем, ростбиф приготовлен именно им.
Сажусь на стул, готовясь приступать к трапезе.
— Держи. — Нейт открывает крышку, отрезает кусок мяса и кладёт в чистую тарелку передо мной. — Буду тебе служить верой и правдой, пока ты не перестанешь обижаться из-за того, что я натворил. Ведь я каюсь! Искренне каюсь! Почти как согрешивший монах перед Господом Богом.
— Отстань, Нейт, — отмахиваюсь я. — Я больше на тебя не обижаюсь.
У него загораются глаза, и это вызывает у меня неожиданную улыбку.
— Что? Правда?
— Да, — киваю я. — Так что хватит подлизываться.
Он вдруг по-дружески обнимает меня за шею, подойдя сзади, и от неожиданности я чуть не роняю вилку с рук.
— Отлично, — отстраняясь от меня, выговаривает Нейт и садится на своё место. — Я уж думал, придётся ползти на коленях до скончания веков.
Отойдя от изумления, я всё же крепче хватаю столовый прибор, вонзаю его в кусочек мяса и отправляю в рот. Он почти тает во рту. Язык ярко ощущает каждую использованную при готовке специю и пряность. Я прикрываю глаза, не сдержавшись от восхищённого стона.
— Это безумно вкусно, Зайд, — говорю я. — Очень.
— Кто бы сомневался, — отвечает мне он, жуя свою порцию.
И стоило мне лишь повернуть голову обратно вперёд, как вдруг мои глаза встречаются со взглядом Гая, сидящим передо мной. Он к своей еде не притронулся. Более того, тарелки перед ним вовсе нет.
— Ешь и собирайся, — говорит мне он. — Мы поедем прикупить тебе одежду и немного изменим внешне.
Я в удивлении моргаю глазами несколько раз подряд без остановки. Откладываю вилку.
— В каком смысле?
— Ну, Гай, в общем, решил изменить твою оболочку, — поясняет Нейт, как бы обводя мою фигуру пальцем. — Прикрасить волосы, нарядить во что-нибудь более... ну не знаю даже… во что-то на тебя непохожее.
— Зачем?
— Очевидно же для того, чтобы тебя было сложно узнать. Так скажем, ты, крошка, должна стать противоположностью той милой и невинной девочки из богатой семьи, которую все знают. Люди Вистана, если они вдруг тебя вынюхивают или собираются вынюхивать, знают тебя только по фотке.
Я откусываю ещё кусочек мяса, тщательно прожёвываю и проглатываю, смиряясь с тем фактом, что впервые за семнадцать лет изменюсь внешне.
Мама всегда говорила, что мои каштановые волосы выглядит безупречно именно в той длине, в какой они есть у меня сейчас — доходящие до середины спины. Испанские корни со стороны мамы никуда не подевались, и волосы у меня чуть волнистые, их никогда не нужно было как-то закручивать или укладывать, так как густота позволяла им красиво «подпрыгивать», пока я шагала, и блестеть на солнце. Я всегда ухаживала за ними. Вероятно, мне придётся теперь расстаться с цветом шоколада, какой имелся у моих волос всю жизнь.
Что же касается одежды, то мне было бы даже здорово попробовать что-то новое. Женщины из нашего рода отдавали предпочтение более нежным оттенкам: бледно-розовый, бежевый, светло-голубой или белый... Фасоны более сдержанные и скромные. Я совсем не против надеть что-нибудь противоположное.
— Я готова ехать, — говорю я, вытерев салфеткой губы.
Гай сразу же встаёт, встаёт за ним и Зайд, однако он останавливает друга, положив руку на его грудь.
— Ты останься тут, — произносит Гай. — Приглядывай за домом. Если вдруг увидишь подозрительных личностей, сразу сообщай мне, понятно?
— О'кей, понял, — кивает Зайд, снова садясь на место. — Буду держать в курсе, но и вы там х_и не пинайте.
Я делаю слишком много громких вдохов, когда понимаю, что вот-вот выберусь на улицу, где царствует свобода. По идее у меня вполне может получиться спрятаться от них, затерявшись среди толпы в магазине, а потом и попросить у кого-нибудь из прохожих телефон. Позвоню родителям или даже дяде Джозефу. Почему бы не попробовать, если выдастся такая возможность?
Гай направляется к двери, подавая мне непонятно откуда-то взявшийся плащ моего размера. Потом вдруг сплетает наши пальцы и выходит из дома, а я за ним.
Может быть, сегодня у меня получится сбежать.
Глава 47
Воздух на улицах Сиэтла кажется мне глотком драгоценной воды после затянувшейся жажды. Ощущения одни и те же.
Я глотаю взглядом высокие здания, движущиеся автомобили, людей и вывески магазинов. Так много народу, что мне ничего не стоит вырвать руку из хватки Гая и побежать сквозь них, куда-нибудь вперёд. Свернуть за угол, затеряться, например, между магазинами одежды.
От подобных мыслей меня пробивает волнение и катится дрожь по всему телу.
Мы поднимаемся по движущемуся эскалатору вверх, на третий этаж крупного торгового центра. По убеждениям Гая здесь не должно быть людей из Могильных карт, хотя я и вижу, что он в своих словах не уверен. Он вечно озирается по сторонам, словно сам является жертвой, которого готовы убить, хотя Лэнс дал мне чётко понять, что Вистан не тронет своего сына. А Нейт добавил, что зато вполне может попытать.
Мне вдруг становится интересно, получал ли Гай какие-нибудь... наказания от отца. Может ли быть такое, что его когда-то ударяли? Давали ли пощёчину?
Я осматриваюсь. Люди проходят мимо, как издевательство над моей беспомощностью. Словно напоминание, что они все свободны и вольны делать всё, что им заблагорассудится, в рамках закона, конечно же. А у меня такой возможности нет. Может быть, если я вырву руку и побегу к какой-нибудь женщине или крупному мужчине и попрошу помощи, они вызовут полицию? Однако затем все органы внутри меня неприятно сжимаются, когда за этими опрометчивыми мыслями возникает новый вопрос: и что тогда. Вызовут полицию, и что тогда? Они не смогут мне помочь. Они находятся под Могильными картами, они, как оказалось, выполняют роли шавок, питомцев, бесхребетных существ, готовые на всё ради крупных денег.
