Да, они выглядели нелепо ичасто вызывали жалость– каквовремя избиения Менструазы Саган коренастым свидетелем. Моим естественным порывом вту минуту было стремление защитить беспомощную женщину. Думаю, окажись яна крыше, когда нелегалы сталкивали оттуда избитых дополусмерти квиров, ибудь уменя пистолет, аеще лучше– штурмовая винтовка, ябез колебаний изрешетилабы убийц исадистов. Иуж, конечно, нераздумывая, перестрелялабы поганых насильников, похитивших пухленькую девочку-феминистку. Потому что, счеловеческой точки зрения, избиение женщины, убийство беззащитных иизнасилование невинной девочки– вопиющее нарушение нормы.
Получалось, что дело именно взащите нормы– безотносительно кконкретной личности того, кого бьют, убивают илинасилуют. Дело впринципе. Ведья, мягко говоря, несимпатизировала Менструазе, была едва знакома сЛевойгрудьюсемнадцать ивовсе незнала замученных квиров. Нокак быть, если точно известно, что все планы идействия этих людей подчинены одной главной задаче: уничтожению нормы– той самой нормы, которая дарит имзащиту? Что делать– по-прежнему спасатьих? Или, напротив, злорадствовать, глядя, какони падают скрыш?
Интересно, что сказалбы поэтому поводу Мики… Наверно, махнулбы рукой: оставь, мол,– они сами выбрали свою судьбу. Тот, кто швыряет комья грязи вподвенечное платье, должен быть готов кпоследующему избиению. Апотому отойди всторонку, Бетти, немешай естественному ходу вещей. Неможешь? Говоришь, они такие бедные, такие несчастные? Тогда представь, что перед тобой тонет новорожденный детеныш… ну, скажем, теленочек– весь изсебя невинный ибеспомощный. Одна лишь загвоздка: это самый первый образец людоедской породы, выведенной генетиками Дядюшки Со. Что потом отэтого теленочка пойдут гулять помиру огромные стада коров-людоедов. Вытащишьли его изпотока, зная обэтом? Или, напротив, вмажешь ему дубиной промеж глаз, чтоб быстрее пошел надно? Так вот: эти твои анархисты– такие телята. Будь уверена, стоит им размножиться инарастить мышцы– инас уже ничего неспасет. Тебя, меня, Малыша– всех, доединого…
Так сказалбы мой Мики, ия врядли смоглабы что-либо возразить. Возможно, полторы-две сотни шлимазлов, безнаказанно дебоширящих вполуторамиллионном городе иего окрестностях, ивпрямь незаслуживали милосердия, поскольку представляли собой зародыши будущей адской армии, грозящей истребить наши нормы, наши семьи, наши дома, наши города ивконечном итоге все человечество. Нотем неменее что-то мешало мне слегким сердцем списать их изчисла подлежащих защите. Какнепожалеть семнадцатилетнюю дурочку, изнасилованную дюжиной мерзавцев ичудом избавленную потом отпродажи всамый отвратный извсех видов рабства? Привсем вреде, который они причиняли своим хулиганством, речь пока еще шла огорстке юродивых, блаженных идиотов, самостоятельно загнавших себя вкакие-то невообразимо нелепые, бессмысленные тупики. Да-да, обидиотах, ане окоровах-людоедах изгорячечных фантазий «эсэсовки» Захавы.
Меня непокидало чувство, что этих дурачков использует кто-то намного более хитрый ирасчетливый. Что кто-то прячется заих живописным хаосом, заскандалами ипогромами, которые они устраивают чутьли неежедневно. Известно, что удобней всего проворачивать темные делишки невтемноте ивтиши, какполагают некоторые, акак раз насвету, подприкрытием шумного ярмарочного балагана, когда глаза публики иполиции устремлены насцену. Самое время резать карманы, ато иживоты: пока некончится представление, никто необнаружит пропажу, никто необратит внимания наприсевшего узабора– неиначе какпопьяни– человека, никто неуслышит предсмертного стона воглушительном грохоте музыки.
Незнаю, что заставляло меня так думать– разве что косвенные признаки. «Фиолетовые», «сиреневые» и«зеленые» небольно-то роскошествовали. Фургоны, вкоторых мыездили громить свадьбу, принадлежали, какимногое другое всквоте, «черно-черной» группе «стритфайтеров»– уличных бойцов. Они занимали тут целое крыло и, пословам Захавы, заправляли всем, что происходило вздании.
–Чтозначит «всем»?– спросилая.
–Всем,– повторилаона.– Транспортом, деньгами, материалами, тренировками, инструкторами. Когда надо вытащить кого-то изполиции, они присылают адвокатов. Если есть проблемы сбеженцами– решают тожеони. Кстати, тамже обретается иПризрак, которого тыждешь. Только неспрашивай, кактуда попасть. Вих крыло непускают безприглашения.
–Тысама там бывала?
Захава презрительно сморщилась:
–Мнетам ловить нечего. Мыэтих «черных» нелюбим. Жрут мясо, носят кожу, невыносят квиров, даеще имужики там командуют. Чертов патриархат. Наши анархо-феминистки называют их «мэн-архистами». Типа, «мэн»– мужчина. Короче, ничего хорошего. Коровы Дядюшки Сосожрут ихпервыми иправильно сделают…
–Странно,– сказалая.– Тыговоришь, они тут всем заправляют ипри этом невыносят квиров. Тогда вопрос: почему «черные» ихтерпят? Моглибы ивыгнать.
–Ачерт ихзнает…– пожала плечами Захава.– Зачем-то нужны.
Кисходу восьмого дня моего абсолютно бесплодного пребывания всквоте ярешила, что сменя хватит. Призрак так ине объявился, Дядюшка Сооставался загадкой, оттесного общения санархистками тошнило, ауж когда веганки принимались пускать гороховые ветры внаглухо запертом помещении, мне ивовсе хотелось сдохнуть ибыть похороненной вбратской могиле безымянных жертв глобального потепления. Мой обратный билет был соткрытой датой; япозвонила, зарегистрировалась назавтрашний полдень итолько тогда осознала, какхочу домой. Ктоске породному гнезду примешивалась досада. Неделя слишним псу подхвост! Прав был Мики, говоря, что нестоит сюда лететь.
Вночь перед вылетом яне сомкнула глаз. Каквидно, соседки покомнате решили доконца использовать свой последний шанс отравить меня газовой атакой, какпотерявшего противогаз солдата Первой мировой. Втретьем часу ночи яне выдержала иобратилась вбегство, тоесть, скрежеща зубами, достала из-под койки собранный свечера чемодан испустилась водвор.
Там пахло ранней осенью итак восхитительно дышалось, что уменя закружилась голова. Ясела наступеньку иприслонилась кстене. Внутренний двор был все еще частью сквота, нопосле отвратной спальни веганов иразмалеванных истеричными лозунгами коридоров анархо-феминисток свежий воздух казался неимоверным даром природы любому живому существу– особенно такому, чья душа измочалена человеческим безумием. Эту природу действительно хотелось холить, лелеять изащищать– прежде всего, отее самозваных защитников. Хорошо, что они хотябы закрывают окна. Нолучшебы ими непахло вообще…
Ядаже недышала, апила каждый вдох, глотая душистую смесь запахов ночного осеннего города: желтеющих лип, краснеющих кленов, зреющих каштанов, пивных садов, свежей выпечки, остывающих тротуаров, торговых грузовичков, уже начавших развозить товары поих утреннему назначению. Воздух пах жизнью– нормальной городской жизнью. Пах нормой– той самой нормой, которую так люто ненавидели обитатели сумасшедшего дома, где япо собственной дурости провела больше недели. Именно этого они ихотят лишить нас: воздуха, нашего воздуха. Хотят, неочень-то понимая, что сами тоже задохнутся вместе совсеми. Аможет, ипонимая: ведь ненависть часто пересиливает страх смерти…
Наменя накатила слабость– такая, что нехотелось шевелиться. Нехотелось шевелить рукой, чтобы достать телефон. Нехотелось потом шевелить пальцами, чтобы вызвать «Убер», шевелить ногами подороге кмашине. Нехотелось раньше времени окунаться вкипящую шевелением суету аэропорта. Нафига шевелиться, когда итак хорошо? Недосып нескольких ночей придавил меня кступеньке, кстене; язакрыла глаза ипогрузилась вблаженную дремоту.
