С этими словами капитан достал из ящика ствола стальной шомпол для чистки пистолета и насадку к нему – черный щетинный ерш с торчащими во все стороны жесткими волосками. И принялся неторопливо навинчивать ерш на шомпол.
Не нужно было иметь семи пядей во лбу, дабы понять, что сейчас будет. Шомпол с ершом вводится в ноздрю, а дальше лучше было бы не родиться. Малейший поворот шомпола в голове, не говоря уж о продвижении его вперед и вверх, вызовет такую гамму чувств, что пуля в голову будет за счастье…
Я уж думал, что разведчик валяется на полу без сознания. Оказалось – нет. Его руки были, как и у меня, скованы за спиной наручниками, но он нашел в себе силы приподняться, привалиться спиной к стене и улыбнуться во весь рот, показав окровавленные зубы.
–Давай, гнида фашистская, начинай,– прохрипел он.– Я давно подозревал, что ты на каких-то мразей работаешь, только не знал на каких. Теперь знаю. И предателей на секретный объект ты пустил, чтоб они взрыв устроили. И отход им ты обеспечил. Только не учел, что вот этот хрен пойми кто, который к стулу привязан, вам карты спутает. Материал тебе нужен, который после взрыва остался, и череп, который в этой чашке был? Хрен тебе по всей харе, понял? Лучше тебе меня в расход пустить, пока я не рассказал кому следует, кто ты есть на самом деле.
Понятно. Разведчиков бывших не бывает. Этот ветеран войны следил за капитаном КГБ, которого, получается, завербовала фашистская организация ODESSA. Но зачем? Что могло заставить советского офицера уже после окончания войны работать на проигравшую сторону? Деньги? Так их в СССР того времени было и тратить в общем-то некуда, особенно – работникам КГБ, у которых и так с денежно-вещевым довольствием было очень неплохо.
Капитан криво усмехнулся и озвучил ответ на мой немой вопрос:
–Это я-то гнида фашистская? Да я вас, тварей краснопузых, валил всегда и валить буду за батю с мамкой расстрелянных, за детдом вместо детства, за фамилию мою, которую менять пришлось, чтоб в контору устроиться, потому что я был сыном врага народа. И за то, что я вас как вшей поганых давлю, вы же мне и звания, и награды давать будете, потому что вы сами себя боитесь, в каждом встречном врага видите. И за то, что тебя, паскуда, сегодня вперед ногами отсюда вынесут, мне только благодарность объявят за разоблачение особо опасного шпиона. Но сперва ты мне скажешь, куда спрятал то, что меня интересует. Повыпендриваешься, конечно, героя из себя покорчишь. Но это ненадолго. У меня не герои через пять минут говорить начинают, герои – через пятнадцать, когда я им одну ноздрю прочищу и принимаюсь за другую. Ну что, ветеран Великой Отечественной, готов узнать, тварь ты дрожащая или и правда право имеешь красивые слова говорить?
Капитан разглагольствовал, нагнетая обстановку, пытаясь психологически подавить жертву, которую уже заранее приговорил к мучительной смерти – иначе б не рассказывал в подробностях свою биографию. Впрочем, мне, как второму зрителю и слушателю этого спектакля, тоже ничего не светило – капитан уже решил для себя, что мы оба живыми отсюда не выйдем.
Но я с его решением был категорически не согласен.
Пока кагэбэшник молол языком, я немного пришел в себя – ровно настолько, чтоб более-менее соображать и вспомнить, что я теперь псионик, способный заглядывать в головы людей и управлять ими.
Правда, не в таком состоянии.
После того, как я круто обломился с разведчиком, до меня дошло: людьми с сильной волей управлять намного труднее. Такое и в Чернобыльской Зоне наблюдалось, но как-то я не придавал этому значения. Одними сталкерами псионики крутят как хотят, управляя ими, словно куклами, а с другими у них выходит не очень. Я и сам под такую атаку попадал: мир в глазах начинает двоиться, в теле – слабость, руки и ноги трясутся, того и гляди откажут… Но если напрячься, сконцентрироваться, взять волю в кулак, то псионику можно дать отпор.
Я бы назвал эту способность «сопротивлением». У меня она чуть выше средней – сильные псионики, было дело, брали меня под контроль, хоть и с трудом. Сейчас же я, собравшись и сосредоточившись насколько это было возможно, попытался коснуться мозга капитана…
И понял – бесполезно.
Похоже, его специально тренировали на психологическую устойчивость к внешним воздействиям. Я словно в бетонную стену лбом ткнулся. Будь я в форме, может, и попытался бы пробить ту стену мощным ментальным ударом. Но после стольких ударов по башке моя форма оставляла желать лучшего…
А капитан тем временем присел на корточки перед разведчиком, схватил его за горло и точным движением ввел ему ершик в ноздрю примерно на половину длины.
Мне даже представлять не надо было, какая это боль… Потерпев неудачу с мозгом капитана, я попытался влезть в голову разведчика – и аж сам дернулся невольно, поняв, что он сейчас испытывает…
И внезапно меня осенило!
Разведчик обладал не менее устойчивой психикой, чем была у капитана. Но сейчас, избитый до боли во всем теле, переживающий все прелести жуткой пытки, он был полностью открыт даже для слабого ментального воздействия, так как все оставшиеся силы ушли у него на ненависть к предателю и на то, чтобы не начать кричать от безумной боли…
И тогда я начал действовать!
Откровенно говоря, мог я сейчас не много – с мутной, гудящей головой сконцентрироваться для пси-воздействия очень трудно. Но жить захочешь – сконцентрируешься, а сейчас я хотел жить, что случается со мной крайне редко. Обычно это бывает в ситуациях, когда мне становится интересно, кто же все-таки победит в итоге: яили мой противник.
И я мысленно постарался стать им.
Этим разведчиком, который меня ненавидел нисколько не меньше, чем капитана-предателя…
Влиться в его тело, почувствовать своими его руки, ноги, ощутить, как ершик раздирает нежную внутреннюю слизистую оболочку ноздри, как на губы и подбородок льется теплая струйка крови. И как моя воля подминает его, забивает его «я» глубоко в недра сознания, заполняя чужое тело мной – моими навыками, моим опытом и моим холодным сознанием, которое умеет сочетаться с ненавистью и яростью так, что они не мешают мне действовать максимально расчетливо и предельно жестоко.
Капитан был уверен в своей безопасности. Что может сделать избитый до полусмерти человек, не способный даже стоять на ногах, у которого вдобавок руки скованы за спиной наручниками? Только стонать от боли и бессильной ярости, ощущая, как с каждой секундой уходят из него остатки сил и способности сопротивляться…
Конечно, это больно, ломаться от страданий и унижения, прежде всего – психологически. Всю жизнь уважал себя, тренировал тело и дух, делал из себя то, что принято называть «настоящим мужчиной»,– и вот сейчас валяешься на полу словно смятая тряпка, корчась от страданий и ненависти к себе и понимая, что еще немного – и расскажешь все, что от тебя требуется, в обмен на то, чтобы шомпол быстрым и резким толчком вошел в твой мозг, подарив такой желанный вечный покой.
Кагэбэшник улыбнулся своим мыслям. Он любил наблюдать, как ломаются самые стойкие, мнящие себя сильными и несгибаемыми. Это доставляло ему удовольствие гораздо большее, чем власть, секс или алкоголь. В мире не так уж много наслаждений, и самое наивысшее из них – это видеть, как крошатся пьедесталы под теми, кто считал себя выше тебя,– и осознавать, что это ты их расковырял, и остается только еще немного толкнуть надменную статую, чтобы она рухнула к твоим ногам…
