В иной раз травница восхитилась бы такой прозорливости, однако Властимир спутал ей все задумки. Ломай теперь голову, как вытащить голубку из жадных когтей, переигрывай наново.
Знахарка тяжело вздохнула. Вновь достала из-за пояса холщовый мешочек и потрясла им в воздухе. Хлопья снега подлетели ближе, и будто живые затанцевали вокруг.
Мало, очень мало осталось сил у Лады. Однако они все-таки были. И каждая крупинка питала силы старой веды. Оберегала ее от холода, дарила сытость, помогала угадать то, что сокрыто, хоть и не так понятно, как прежде.
—Ну-ка, что тут у нас…— заворчала знахарка, вытаскивая три кругляшка, выточенные из сердцевины старого дуба.— Хм, занятно…
Первая руна предназначалась Забаве. Говорила она о чувствах, вот только совсем не тех, кои сердце жизнью наполняют. Наоборот! Гнев и обида, а еще жгучая ревность должны были стать тем, что уведет благословленную прочь из проклятого града.
Знахарка только губы покривила. Ну, добиться этого нетрудно! Князь с девицами — что неуклюжий медведь среди малины — все изломает да изгадит.
К тому же вторая руна — та, что была для Властимира — нашептывала о девке рядом. Позвать ее ворожбой нетрудно. Однако явится ли?
А вот третья… Она была про смерть.
Знахарка тяжело вздохнула и глянула в сторону, откуда несло гарью и пробиравшим до нутра горем.
Много женщин и детей погибло, а вместе с ними сестры Забавы… Травница украдкой вытерла слез. Кажется, готовилась к этому, однако жгучая вина глодала сердце, как исхудавшая псина кость. Могла ведь их спасти! Но ничего не сделала… Сердце благословенной должно ожесточиться. Не простит Забава молчания о смерти сестер, возненавидит князя за трусость. И эту ненависть передаст дочери.
Что уж теперь печалиться, если вышло все по задумке?
Знахарка еще раз глянула на руну, да сунула в холщовый мешок. Там ей место! А девочкам — на приволье. Сама похоронит, проводит в последний путь как положено. Потом уж и займется насущным. Но кроме того — отомстит сучьему потроху Мстиву. Князь уже напал на след виновника, можно малость и подсобить.
Глава 34
С каждым днём зима становилась все яростней. Забава медленно оглядела кривые деревья и грязно-серые хлопья, кружившиеся в воздухе. Они падали из брюха тяжёлых облаков, похожих на разлохмаченную паклю. Ею заволокло все небо, и ни один лучик солнца не мог пробиться сквозь плотную завесу.
Вновь неурожайный год будет… И это после жестокого мора.
С губ сорвалось облачко пара.
Казалось, холод зимы проник в самое нутро. Ни меховая накидка, ни горячая пища не могли согреть Забаву. Одна радость и осталась — уложить руки на пока еще незаметный живот, чтобы представить, как он становится больше. За время, которое она провела в уединении, ее тело начало меняться. Совсем немного, под платьем и вовсе не видать, однако Забава чуяла, как располнели ее груди, а по утрам стала подкатывать дурнота.
Хотелось долго кашлять над ведром, чтобы опустошить нутро, и только кислый отвар приносил облегчение. Однако с каждым днем ей становилось хуже. Иная пища стала приносить отвращение, запахи изменились, усталость накатывала даже после коротенькой прогулки.
Но эта беда не могла сравниться с тяжестью, что угнездилась под сердцем. Порой Забаве казалось, что она попала в вязкий болотный омут. И если бы не дитя, утонула в нем без сожаления.
—Ты опять позабыла накидку,— проскрипела за спиной вьюга.
Или Пересвет. Он да ещё шесть воинов, среди которых был лекарь, жили вместе с ней.
Удивительно, но Забава не помнила их имён. Сама не спрашивала, а мужчины не говорили.
Едва только зашли под своды нового жилища, так сразу исчезли: кто в дозор пошел, кто печью занялся, кто хозяйством. Избушка хоть стояла рядом с теремом, однако затхлый воздух подсказал, что здесь давно никто не жил. А вот теперь она будет. И прилипчивый Пересвет.
Не дождавшись ответа, воин сам укрыл ее плечи накидкой.
—О себе не заботишься, так хоть ребенка пожалей!— прикрикнул строго.
—Или твою спину, Пересвет,— отозвалась с горькой усмешкой.— Поди, князь велел стеречь непокорную девку пуще всего на свете? А то заболеет, и не на ком будет злость согнать.
Воин смерил ее тяжёлым взглядом:
—Опять глупости говоришь? Да если бы господин хотел, давно бы мокрого места от тебя не оставил! Или ты думаешь, что ему трудно другой девке ребенка сделать?
Однако Забава не ответила. Пусть мелет языком, что хочет. Единственная ее глупость — подарить сердце тому, кто о любви не слыхивал.
Права была Ирья: не умеют мужчины чувствовать. Им нужно только тело, да и то не всякое. К горлу вновь подкатила тошнота.
Скинув меховую накидку, Забава едва успела слететь с крыльца, а потом ей стало дурно. Хорошо хоть не ела ничего, потому только покашляла над снегом… Утерев губы и заодно невесть откуда взявшиеся слезы, побрела обратно в дом. На терем, высившийся за деревьями, старалась не глядеть.
Больно это. Как и думать о Властимире.
Каждую ночь князь являлся ей во сне. Взор его больше не сверкал алым, лицо смягчилось, на губах расцвела улыбка. Забава кидалась ему на шею и обмирала от восторга, когда господин подхватывал ее и кружил в воздухе.
А какие ласки он дарил!
Нашептывал, что ждёт дитя всем сердцем и будет любить хоть сына, хоть дочку. А потом можно ещё одного.
Вздохнув, Забава без сил опустилась на лежанку и прикрыла глаза.
Пустые мечты. Властимир не появлялся в ее тюрьме уже четвертую седмицу. Стража о нем ничего не рассказывала. Молчала, и когда Забава спрашивала о любимых сестричках. Слезы вновь хлынули полноводной рекой. Не знать, что с ними случилось — пытка хуже некуда. Забава готова была лечь под плеть, только бы ей ответили — живы ли?
—Этак ты не выносишь дитя положенный срок,— вновь заскрипело над головой.
Забава отвернулась.
Постояв немного, Пересвет все же ушел. А она устроила ладонь на животе и тихо вздохнула. Хоть бы типун сел на язык воина! Выносит она дитя. И не мальчика, а девочку! Красавица будет, умница и… свободная.
Сердце исполнилось трепетом. Как наяву Забава увидела бегущую по заливному лугу девчушку. Светлые волосы трепетали на ветру, щеки алели, а крепкие пяточки без устали мяли траву. Казалось, сама земля несёт красавицу-егозу. И солнце ласкает ее нежными лучами пальцами.
"Мама, мама! Я лечу!" — зазвенел в ушах тонкий детский голосок.
Девочка взмахнула руками будто крыльями. Рассмеялась, закружилась вокруг себя и упала в душистое разнотравье.
"До чего сладко пахнут!— сгребла ручонками упругие стебельки цветов.— Мамочка, сплетни венок! Только ты умеешь крепко их делать…"
