И в течение часа, начиная с одиннадцати, когда прозвучало
сообщение, и до полуночи, пока Чужанин не выдержал и не выключил наконец
телефон, ему позвонили не менее двадцати человек: с выражениями соболезнования
овдовевшей Ираиде, с осторожными вопросами или истерическими воплями о том, где
сейчас дорогой Глеб, с намеками на тщательно организованную провокацию
экстремистов… А сколько таких доброхотов обрывали телефон милиции и телевизионного
канала «2 Н», по которому шли «Итоги дня» – это же вообразить невозможно!
Ираида смеялась и благодарила Случай, устроивший такую
встряску неблагодарной человеческой памяти, из которой уже начал было
выветриваться образ «младореформатора всея Руси». Чужанин не знал,
присоединяться ли к радости жены или изумляться по поводу своего необычайного
сходства с покойником, негодуя на анекдотичность ситуации… А сейчас, после
разговора с подружкой Тамарой, ему впервые пришло в голову, что «утка» могла
быть «уткой» в полном смысле слова, то есть нормальной журналистской
провокацией. И отправить ее в полет мог не кто иной, как Шестакова, которая,
конечно, сохранила все свои телевизионные связи.
Но зачем ей это нужно, вот вопрос. Неужели Тамара мстит за
те неосторожные слова, сорвавшиеся недавно с его губ? Она была потрясена,
ничего не скажешь. Или обиделась на милую шутку, которую он разыграл с участием
одного из ее ребятишек-студийцев на глазах всего народа? Или виновата ее
злопамятность? Неужели не простила за старое?
Да… У Глеба Чужанина имелись все основания предполагать, что
обида, затаенная на него Тамарой, так и не прошла, хуже того – никогда не
пройдет. И это плохо, очень плохо, дорогие товарищи, потому что такого врага,
как Тамара, не пожелаешь и лютому врагу. И даже невольный каламбур не смог
развеселить Чужанина.
Алёна Васнецова. Июнь 1999
Алёна проснулась от звона под окошком.
Мгновение темноты в сознании: где она, что с ней, чья это
комнатушка с тяжелым гардеробом, шаткой этажеркой и колченогим столом,
застеленным кружевной скатеркою, с белыми коротенькими занавесочками на окне?
Как она попала сюда из насквозь продутой кондиционером просторной спальни с
портретом иорданского короля на стене? Снова снился Амман, Фейруз склонялась
над Алёной, протягивая мерзко-розовые ладони, и Фаина Павловна почему-то была
здесь же, она что-то говорила Фейруз, улыбаясь, как сообщница, а из ее горла
вдруг вырвались дребезжащие трели…
Слава богу, слава богу, это только сон!
Алёна слегка раздернула жесткие от крахмала занавески,
подняла голову над теткиными бордовыми глоксиниями – и сонно улыбнулась: Липка
приехала. Ну конечно, кто еще будет так трезвонить?
– Ты чего людей будишь ни свет ни заря?
– Неужели? – хихикнула Липка, снова нажимая на
звонок. – Кроме тебя одной на всем божьем свете и не спит никто. Вставай,
седьмой час!
Липкина щербатенькая улыбка сияла свежестью. Веснушчатое
личико, окруженное туго застегнутым под подбородком покрывалом, увенчанным
клобуком, так и лучилось радостью жизни. Молоденькая монашенка опиралась одной
ногой в расшлепанной черной туфельке в землю, придерживая обшарпанный
велосипед. Если сестра Олимпиада из Выксунской обители и мечтала о чем-нибудь в
жизни, кроме, понятно, божественных видений и райского блаженства за гробом, то
о новом велосипеде…
«А вот прямо сегодня пойти с ней в универмаг и купить
велосипед! – мелькнуло в голове Алёны. – Деньги вроде еще остались
какие-то. Хотя нет, надо сперва у матушки Февронии спросить, как та посмотрит».
Она все время забывает: в монастыре ничего не делается без
матушкина соизволения. Так было всегда… так будет всегда. И чем скорей Алёна к
этому привыкнет, тем будет лучше для нее же.
– Седьмой час, говоришь? – Алёна потянулась. – Ну
и ну-у… Что ж меня тетя Катя не будит?
– Твоя тетя Катя давно уже в коровнике. Говорит, не раз
принималась тебя будить, да ты не слышишь ничего. Меня вот послала.
Липкина рука снова легла на звонок, и Алёна так и подскочила
на кровати:
– Все, все, угомонись, встаю!
Она выскочила из постели и принялась заправлять ее. Липка
тем временем прислонила велосипед к стене, подошла к самому окошку и положила
локти на подоконник, с интересом разглядывая Алёну:
– Ух ты, ну и сорочица! Грех, грех!
«Сорочица», ночная рубашка, была, на взгляд Алёны, довольно
незатейлива. Ну, может, кружева многовато да спина слишком щедро оголена,
однако, с точки зрения сестры Олимпиады, спавшей всю жизнь в суровых рубахах
под горлышко и с рукавами, это был, конечно, верх соблазна.
Эх, Липка, видела бы ты «сорочицы» Инги! Вот чему
обзавидовались бы блудницы вавилонские!
Воспоминание о сестре было темным облачком, на миг затмившим
ясный утренний горизонт. Липка сразу почувствовала настроение подружки:
– Чего отуманилась? – И сама себе ответила: – А как не
отуманишься, когда встала, лба не перекрестив?
Алёна склонилась под иконкой. Может, это самовнушение, но и
впрямь полегче стало. Лукаво оглянулась через плечо:
– Теперь можно умываться, матушка-наставница?
Липка довольно хихикнула. Вот еще одна мечта… но это не
скоро, когда-нибудь, через много-много лет!
– Тебе тетка завтрак велела съесть до крошечки. Молоко и
творожок. А то говорит, тощая ты – страх. А по-моему, ничего!
Алёна вяло улыбнулась. Молоко и творожок… Ладно, бог с ним,
с творожком, но начинать день с молока хорошо только в идиллических рассказах о
деревенской жизни. Сразу разболится желудок, а главное, ей нужна чашка
крепчайшего кофе, чтобы прийти в себя. Иначе уже через полчаса снова потянет в
сон – она же гипотоник, у нее давление настолько пониженное, что без кофе Алёна
жизни себе не мыслит.
Нет, грех, грех, соблазн… С мыслями о кофе придется
прощаться, как и со многим другим. Хоть и милостива, снисходительна матушка
Феврония, вон, позволяет сестрам не только выходить за стены обители и с
мирянами общаться запросто – даже на велосипедах гонять, но утреннего кофе в
келье не потерпит.
Но пока Алёна еще не порхнула под крылышко матушки Февронии.
И у нее есть непочатая баночка «Нескафе Голд»…
Сразу повеселев, она махнула рукой Липке:
– Входи! Как насчет творожка с молочком?
Через полчаса они вышли из дому, вполне довольные жизнью.
Липка трапезничала второй раз за утро, но аппетит у нее был отменный. От
творожка и молочка остались только воспоминания. Алёна почистила зубы, но все
еще чувствовала во рту жизнетворящий вкус кофе. Двух чашек ей хватит, чтобы
продержаться до обеда, а там надо будет опять как-то исхитриться согрешить…
