– Мам, а Катька где? – отвалившись на спинку стула, сыто спросил Максимка. – Время-то, между прочим, десятый час уже!
– Не знаю, сынок. Сама волнуюсь.
– Беда прямо с этими девчонками… Лучше бы спортом занялась, что ли! Тогда б на всякие глупости и времени бы не нашлось. Правда, мам?
– Правда, сынок, – грустно улыбнулась Максимке Женя. А про себя подумала – как же он на отца своего, на Игоря то есть, стал похож! И лицом, и характером… Такой же правильный. Такой же здорово-румянощекий. Такой же сильный и крепкий. Такой же надежный. Хотя, как жизнь показала, надежность эта мужицкая – та еще штучка коварная. Как только уверуешь в нее окончательно и бесповоротно, так тут же она и выворачивается к тебе обратной своей стороной, то есть пофигизмом по отношению к тебе полнейшим. А может еще и под зад коленом поддать, этим пофигизмом вдруг переполнившись…
– А ты ей на мобильник звонила, мам?
– Да звонила, конечно!
– И что?
– Да ничего хорошего. Все одно и то же… – грустно махнула рукой Женя, уставившись в черный квадрат кухонного окна, окаймленного легкомысленными рюшечками занавесок. Катькин мобильник весь вечер и впрямь с занудной старательностью повторял ей в ухо одну и ту же фразу, что дочь, мол, ваша, Катерина которая, уж простите-извините, отключила свой телефон или находится вне зоны обслуживания. Как будто одно обстоятельство чем-то лучше другого. Чем оно лучше-то, интересно? Ни то ни другое материнское сердце не успокаивает. Хотя если выбирать, то пусть уж лучше первое будет. Что телефон отключила. А неизвестная какая-то там территория, не входящая в зону мобильного обслуживания, пугает только. И что за территория такая, не входящая в эту зону? Где она располагается вообще, эта проклятая территория?
От короткого звонка в дверь оба вздрогнули, потом посмотрели друг на друга чуть расслабленно – явилась, мол, наконец, наша гулена… Максимка даже проворчал недовольно, направляясь в прихожую:
– Ну чего, чего звонить-то? Как будто сама открыть дверь не может… Как будто мы тут дворецкого для нее должны держать или лакея… – Однако, тут же нарисовавшись в кухонных дверях, уставился на мать испуганно: – Мам… А там и не Катька вовсе… Там этот, который из милиции… А зачем он пришел, мам? Что, нас допрашивать будет, да?
Не ответив, Жен я быстро выскочила в прихожую, на ходу пытаясь развязать тесемки фартука. Пальцы рук отчего-то заволновались вдруг, и она никак не могла справиться с узелком на спине и все дергала и дергала за нужную веревочку, и узелок проклятый все никак не поддавался. Вот же дурацкая ситуация! Лучше бы уж в фартуке оставалась, что ли… А то выскочила, засуетилась чего-то, лицом озаботилась с этими тесемками так неловко…
– Здравствуйте, Женя, – улыбнулся ей сдержанно стоящий посреди прихожей милиционер Дима. – Простите, что я так поздно…
– Ничего-ничего! Проходите, пожалуйста. Раздевайтесь. Вот, куртку сюда можете повесить. Сюда, пожалуйста, в комнату… – снова засуетилась она по прихожей, продолжая жалкие попытки избавиться от фартука. Слава богу, хоть тесемочка, наконец, поддалась. Осталось только успокоиться и в руки себя взять. Чего это она разволновалась вдруг, будто преступница подозреваемая, которая вопросов предстоящих боится? Не арестовывать же он ее пришел, в самом деле. Просто поговорить…
Сняв куртку, милиционер Дима послушно прошел в комнату, уселся в кресло, огляделся мельком. Потом вернулся взглядом к большому, на треть стены, акварельному портрету Жениных отца с матерью, спросил заинтересованно:
– Простите, а это кто? Какие лица хорошие…
– Да, очень хорошие. Это мои родители. Отец этот портрет написал, когда я только родилась… – тихо пояснила Женя, садясь в кресло напротив. – Так уж получилось, что он будто специально для меня его и писал. Чтоб память о себе да о маме оставить. Мне два месяца от роду было, когда они погибли.
– Он художником был, ваш отец?
– Нет, что вы. Вовсе нет. Он был архитектором. Это его единственное художественное творение. Бабушка рассказывала – на него как-то в одночасье вдруг вдохновение снизошло. Они тогда меня только-только из роддома принесли. Вот от полноты счастья и снизошло, наверное. Или, наоборот, от горестного предчувствия. Вскоре погибли оба – на машине разбились. Видите, как бывает. Столкнулись в пространстве счастье и предчувствие трагедии, образовали нечто. То есть вдохновение такое летучее. Оно этим вот портретом и выразилось. Говорят – талантливо очень выразилось…
– Да… Вы правы… И в самом деле, есть в этом особенное что-то… – внимательно вглядываясь в портрет, тихо проговорил милиционер Дима. – Красивая у вас была мама, Женечка… Очень красивая…
Женя улыбнулась грустно, наблюдая, как сверкнул розово-нежной позолотой локон в рыжей материнской гриве, отразившись в хрустальном свете люстры, как чуть растянулись в снисходительной ласковой улыбке ее бледные припухшие губы. Ей всегда казалось, с самого детства, что мать там, на портрете, живая. Ну или как живая… Что она все слышит и понимает, и улыбается, и меняется неуловимо лицом, и сопереживает, и сердится… И сейчас вот тоже улыбнулась, и чуть кокетливо даже – давайте, мол, восхищайтесь и дальше мной, молодой незнакомый человек…
– Да. Красивая, – гордо подтвердила Женя. – А еще она была странная, не такая, как все. Не от мира сего. Бабушка рассказывала, что она стихи все время сочиняла. Прямо на ходу. Молчит-молчит, а потом как выдаст! А еще она нервная была очень. Про таких говорят – человек тонкой душевной организации. Отец любил ее очень…
– Да. Такую женщину нельзя не любить. А вас, стало быть, бабушка вырастила?
– Ну да. Бабушка. Папина мама.
– А что, других никаких родственников у вас не было?
– Нет. Не было. Мы с бабушкой всегда вдвоем жили. А потом она умерла. А я сразу замуж вышла… А почему вы об этом спрашиваете?
– Понимаете ли, Женя… Слишком уж ситуация какая-то странная складывается с покушением этим. Никак одно с другим не вяжется, и все тут.
– А чего странная-то? Зашел маньяк в подъезд, подкараулил девушку у лифта, нож приставил… Он же не знал, что девушка из таких боевых окажется!
– Да никакой он не маньяк, в том-то все и дело! Мы уж проверили – нет за ним ничего.
– А кто он тогда?
– Да так… Ничего особенного. Тихий человек. Больной очень. С мамой вдвоем жил.
– Так говорят, маньяки, они все такие и есть. То есть тихие с виду да скромные, с мамами живут. А еще говорят, они сентиментальные очень. Могут птичку пожалеть, а человека зарезать хладнокровно. Люди живут с таким рядом много лет и не подозревают, что он маньяк… Хотя зачем я это вам все говорю? Вы в маньяках наверняка лучше моего разбираетесь.
– Да уж, наверняка лучше, – скромно улыбнулся ей милиционер Дима. – Он, этот парень, который на соседку вашу напал, вообще из какого-либо ряда выбивается. Представляете, он больной очень, с детства сердечник. Ему и передвигаться-то трудновато было. Полжизни по больницам провел. И что самое странное – он уже к операции готовился, которую ждал очень долго. Мог из больницы здоровым человеком выйти, и вдруг – на тебе. Решил преступление совершить. Согласитесь – не бывает так, правда? Нет, тут что-то не то… Тут другое что-то…
