Джон, внимательно осмотрев все автомобили, заметил несколько незнакомых. Кто это? Проезжие туристы? Замаскировавшаяся пресса? Окинув пристальным взглядом толпу, он не увидел ни одной камеры. Сегодня прессы еще нет. Пока нет.
С чувством облегчения Джон покинул центр города и двинулся к развилке, где от главной магистрали отходила ветка на Ридж. Отсюда начиналась совсем другая дорога. Она точно так же потрескалась от морозов, как и во всей округе, только здешние трещины были глубже, и потому трясло здесь гораздо сильнее. Почему-то в этом месте, далеко не самом сыром в Лейк-Генри, покрышки отбрасывали неимоверное количество грязных брызг. Наверное, именно поэтому все вокруг казалось каким-то усталым. Здешние клены выглядели скорее опаленными, чем оранжевыми, а березы — желтушными, а не золотыми.
На берегу озера пахло осенью, в центре города — жарким с кухни Чарли, но в Ридже всегда чем-то воняло. Если не было проблем с канализацией, то непременно возникали трудности с уборкой мусора или пожар. Что-нибудь где-нибудь обязательно горело. Привод, предохранитель или шнур какого-нибудь задрипанного моторчика неизменно отравлял здешнюю атмосферу. Причем запах скапливался, поскольку город был зажат в тесном пространстве между озером и горами, плохо продуваемом ветрами
Ридж тянулся длинной полосой. По самому побережью пролегала главная дорога. Вдоль холмов стояли ряды маленьких, крытых жестью трехкомнатных домишек, построенных владельцами фабрики для рабочих еще в конце прошлого века. Тогда это было совсем неплохое место для жилья. Семейство Уинслоу, владевшее предприятием, доброжелательно и заботливо относилось к тем, кого нанимало. Хозяева регулярно красили и ремонтировали эти домики, утепляли и подновляли их и даже велели выпалывать папоротники, чтобы те не глушили траву, на которой играют дети. Четвертое поколение владельцев фабрики пеклось о нуждах рабочих не меньше. В конце шестидесятых, когда свобода стала общенациональным лозунгом, Уинслоу, одни из первых предпринимателей, в полной мере признали это естественное право человека. Частью их плана, казавшегося по тем временам необычайно альтруистическим, была продажа жилья его обитателям всего по доллару за домик. Но…
Увы, именно с тех пор Ридж стал приходить в упадок. Соображения престижа, руководившие поступками господ Уинслоу, уступили место грубой выгоде и денежным интересам. Мало- помалу разбитые стекла заменили фанерой, а через отсутствующие ступеньки люди уже привыкли перешагивать. Жестяные кровли проржавели, краска со стен облезла, жалюзи поломались, автомобили стояли там, где их бросили хозяева, и все это вовсе не потому, что никто не знал, как надо поступать. После автоматизации многих процессов на швейной фабрике и сокращения ее персонала маленькие дома перешли в руки рабочих. Их нанимали обслуживать Лейк-Генри. Дорога между работой и домом после конца тяжелой смены отнимала у этих людей остатки сил, и когда они добирались, наконец, до порога, их уже ни на что не хватало. В результате там, где жили рабочие, царили скука, отчаяние и озлобленность. И вот эти люди, умевшие творить настоящие чудеса, принялись за ремесло совсем иного рода. С тех пор основные силы полиции Лейк-Генри были брошены на борьбу с преступностью в Ридже.
Что и говорить, об этом городе нетрудно написать роман. Джон знал это. А если вспомнить еще и прежние времена, то потянуло бы на несколько книг. Но ни одну из них Джону писать не хотелось. Он был слишком причастен к этому.
Въехав на подъем дороги, Джон уже начал различать ветхие домики, рассеянные между деревьями. Миновав нескольких людей, сидевших на кривых ступеньках крыльца, Джон почувствовал, что они проводили его глазами.
Ну конечно, ведь он предал Ридж, уехав жить на озеро! Не важно, что кто-то из их родных или близких отправился отсюда совсем уж в дальние края. Не важно, что Джон старался помогать своим землякам. Не важно, что в своей газете по возможности лоббировал интересы Риджа в Городском совете. Просто сам вид Джона напоминал им о том, чего они не сумели добиться. Что ж, как говорится, «с глаз долой — из сердца вон». Это было взаимно. Джон умолял отца переехать к нему на озеро, но Гэс Киплинг категорически отказывался, при этом с той же неприязнью, с какой относился ко всем поступкам и замыслам Джона. Поэтому сыну оставалось лишь прикусить язык и наведываться к нему дважды в неделю или даже чаще, если звонила Дульчи Хевитт и говорила, что возникли проблемы.
Дульчи с тремя маленькими детьми жила по соседству со старым Киплингом. Только железная выдержка помогала ей терпеть нрав Гэса, хотя Джон неплохо оплачивал ее услуги.
Сделав над собой усилие, он вошел в дом отца. Некогда здесь был и его дом, но воспоминания бередили душу. Джон давно уже воспринимал это место так же отстраненно, как и весь Ридж. В его сознании оно ассоциировалось только с Гэсом. Ведь ни сам Джон, ни его мать, ни брат тут уже не жили. Правда, несмотря ни на что, он взялся за ремонт, покрасил стены в серо-голубой цвет, пристроил опоясывающую веранду и посадил в палисаднике неприхотливые кусты, которые не погибнут даже у Гэса.
Взяв бумажный пакет с продуктами, Джон прошел по веранде и распахнул переднюю дверь. В доме царил беспорядок, но в этом не было ничего нового — Гэс любил хаос. Джон всегда поражался умению этого старика, едва передвигающего ноги, устраивать настоящий бардак за короткое время. Дульчи говорила об этом смущенно, опасаясь, как бы Джон не подумал, что она зря берет с него деньги, ведь она прибиралась здесь дважды в день.
— Гэс! — крикнул Джон. Поставив пакет в крохотной кухне, он проверил спальню и ванную. Потом, вернувшись в кухню, открыл заднюю дверь, и тут внутри у него что-то оборвалось. Он увидел отца в дальнем углу маленького садика. Словно высокая склонившаяся каланча, нескладное седовласое создание брело по колено в траве, таща тяжелый камень, который по всем медицинским предписаниям ему не следовало даже пытаться поднять.
— Господи! — Джон сбежал по ступенькам и бросился через сад. — Ты что делаешь, па?
Гэс опустил валун на неровную стенку, выложенную из таких точно камней, потолкал и поворочал его то так, то эдак, потом снова поднял и побрел по высокой траве назад. Когда же Джон попытался отнять у него ношу, Гэс лишь крепче прижал ее к животу.
— Но ты же еще слаб, — сказал ему сын. — Твое сердце должно окрепнуть.
— Зашем? — прошамкал Гэс надтреснутым голосом. Он остановился у стены и опустил камень со стуком, чего никогда не позволял себе в свои лучшие годы. — Ешли я не шмогу клашть камни, знашит, шкоро помру.
— Но ты уже два года на пенсии.
— Это ты шказал, шынок. Ты, а не я. Ты выкрашил мой дом. Ты купил ковры и диван. Ты приташшил эту микропешку. И телик. И компутер. А мне нишего не надо. — Гэс помахал рукой с узловатыми пальцами. — Все, што мне надо, — это мои камни. — И он с усилием перевернул тот, который только что принес, толкнув его влево, потом вправо. — Проклятый жамок, никак не подходит.
Джон много наблюдал за работой отца, поэтому знал, как строят каменные стены. Сначала двумя рядами камней обозначается толщина постройки. Для большей прочности через каждые шесть футов мастера добавляют камень покрупнее, связывающий сразу оба ряда. Его-то и называют замком.
