На самом деле все вышло очень трогательно. Первым его заметила няня-кормилица, на руках которой вырос и он сам, и младшие братья его, и сестра. Женщина шла через двор с корзиной фруктов в руке.
– Нянюшка! – окликнул он ее каким-то чужим и хриплым голосом, сам себя не узнал.
Она обернулась резко, выронила корзину – ярко-оранжевые плоды раскатились по мраморным плитам во все стороны, как-то смешно, по-птичьи взмахнула руками и, вместо того чтобы устремиться навстречу своему любимцу, с истошным визгом бросилась в дом (не самом деле это роскошное строение следовало бы именовать дворцом или усадьбой, но Кальпурций привык думать о нем именно как об отчем доме).
На дикий крик ее из комнат выбежали все, кто там был: мать, отец, сестра, слуги и рабы. Скорее всего, они решили, будто случился пожар, потому что некоторые, включая саму мать, обычно очень щепетильную в этом отношении, одеты были несколько небрежно.
А дальше все было даже лучше, чем он мог себе представить: слезы, поцелуи, объятия и причитания. Кто бы мог подумать, что супруга судии Тиилла, почтеннейшая матрона Клавдра, чопорная и утонченная дама, умеет причитать не хуже простой деревенской бабы?! Так они голосили с нянюшкой хором: «Да родной ты наш, да любименький!» – пока отец, опомнившись от первого потрясения, не посмотрел строго.
…Люди смеялись и плакали от радости, ничего вокруг не замечая, и Йорген почувствовал себя лишним, ему казалось, он видит то, что для посторонних глаз совсем не предназначено, отчего всем потом будет неловко. Тогда он стал потихоньку, задом, задом уползать со двора. Но Кальпурций этот его маневр заметил, уцепил за рукав и поставил пред очи своих домочадцев. Представил очень торжественно:
– Отец, матушка, вот мой добрый друг, благородный Йорген эн Веннер эн Арра фон Раух, ланцтрегер Эрцхольм, сын ландлагенара Норвальдского, начальник столичного гарнизона гвардейской Ночной стражи Эренмаркского королевства! («Надо же, выучил! – мелькнула у Йоргена восхищенная мысль, собственное титулование он и сам затруднялся выдать вот так с ходу, не задумываясь и на одном дыхании.) Это он помог мне выкупиться из жестокого рабства. Надеюсь, он станет столь же желанным гостем в нашем доме, каковым я был у него… Да! – вдруг некстати вспомнил он. – Я ему еще денег за выкуп остался должен…
– Двадцать крон серебром, – скромненько подтвердил Йорген. Он вдруг растерялся почему-то и не знал, чего бы такого умного еще сказать, чтобы о нем не стали судить как о невеже-северянине, поэтому просто учтиво поклонился.
– Сколько?! – вырвалось у судии Тиилла. Он просто поверить не мог, что его сына, его плоть и кровь, оценили так дешево. В богатой Силонии за двадцать северных крон можно было купить разве что курицу-несушку.
– Но ведь я был самым плохим рабом, отец, – пояснил молодой Тиилл. – Проявлял непокорство, стремился в бега…
– Запомни, сын мой, – покачав с укоризной головой, очень торжественно молвил судия Вертиций Тиилл. – Человек нашего славного рода всегда и во всем обязан быть лучшим! – Но, к чести его, здравый смысл тут же взял верх над фамильной спесью. Он хлопнул себя ладонью по лбу. – Ах, господи! Что я такое говорю! Не иначе, умом помутился от радости. Человек нашего рода даже в самом бедственном положении должен уметь сохранять гордость, я рад, что мой сын оказался достоин своих славных предков!
С этими словами он отсчитал и торжественно, со словами горячей благодарности, вручил Йоргену ровно двадцать монет.
– Ну вот, так-то оно лучше, – откуда-то сбоку донесся ворчливый голос няни, обиженной за любимца.
На своем веку Йорген видел множество разных дворцов и замков, и роскошью обстановки его было не удивить. Но усадьба судии Тиилла поражала не столько богатством своим, сколько своеобразием и изысканностью.
Состояла она из большого главного дома, выстроенного таким образом, как строилось большинство богатых силонийских жилищ (центр и два крыла), но не в два этажа и даже не в три, а в целых четыре (не считая угловых башенок), и трех павильонов. Каждый павильон носил свое романтическое название, Йорген от переизбытка впечатлений не запомнил ни одного. Традиционный внутренний дворик от переднего двора, вполне заслуживающего наименование «площадь», отделяла красивая колоннада из тридцати двух мраморных колонн, каждая символизировала славный подвиг кого-то из представителей рода Тииллов. Описание подвига присутствовало тут же, на бронзовой дощечке, удобно прикрепленной на уровне глаз. (Кальпурций очень надеялся, что скоро их станет тридцать три.)
За домом был разбит парк, зеленый, тенистый. Были в нем чудесные растения, со всего света привезенные, пахло в саду чем-то невыразимо прекрасным, к вечеру аромат усиливался многократно, от него можно было опьянеть. По дорожкам, мощенным светлым искристым камнем, по мягкой зеленой траве, звенящей голосами цикад, ходили яркие фазаны с длинными раздвоенными хвостами и диковинные белые павлины. С фазанами Йорген был хорошо знаком – молодой король Видар был их большим ценителем, а павлинов видел впервые, подумал, такая интересная птица должна красиво петь. Но то, что он услышал после часа целенаправленного ожидания, совсем ему не понравилось.
Зато очень понравились мраморные фигуры разных мелких зверей в натуральную величину, они были вырезаны весьма правдоподобно и расставлены в самых неожиданных местах. Идешь по тропе – жаба, заглянешь под куст – кролик, скамья стоит – а на ее спинке голубь… Сел на скамью – окатило водой с ног до головы, нарочно, для забавы. «Надо не забыть рассказать молодому королю Видару! – подумал Йорген, отряхиваясь по-собачьи. – Он будет в восторге!»
Вообще, воды в парке было много: ручьи с замшелыми каскадами и горбатыми мостиками, поставленными исключительно для красоты, потому что каждый такой ручеек можно было легко перешагнуть. Прудики с рыбками, жабками и маленькими фонтанчиками. Большой фонтан, но это уже во внутреннем дворике, в самом его центре. А сам двор мощен был не камнем, а специальной обожженной плиткой – чередование темно-красных и черных квадратов, мрачновато немного, но таковы цвета имперского Силонийского дома.
Вся усадьба была обнесена высокой оградой искуснейшей ковки, переплетались в ней сказочные цветы, фигуры саламандр и леопардов, в их изысканную вязь вкраплены были эмалевые медальоны с золотыми геральдическими символами. Ограда была чугунной, черной, но выглядела ажурной и легкой, бронзовые ворота, наоборот, казались очень массивными, как замковые.
Таков был отчий дом Кальпурция Тиилла снаружи. А изнутри – еще лучше. Анфилада залов тянулась нижними этажами из правого крыла в левое, третий был занят приватными комнатами, центральная часть четвертого была отведена под библиотеку, ту самую, где найдена была колдовская книга. Но туда они в первые дни не пошли, решив посвятить время отдыху. Оба не слишком понимали, зачем это нужно, вроде бы не устали они, но родители Кальпурция настаивали, не хотелось огорчать их отказом.
Это были весьма почтенные люди, именно такими должны быть настоящие родители, решил для себя Йорген. Матрона Клавдра была изысканной особой, исполненной достоинства и хороших манер, этим она напоминала ему любимую мачеху. Судия Вертиций же являл собой полную противоположность родителю Йоргена. Во-первых, он был гораздо старше и ландлагенара Рюдигера, и, к слову, супруги своей, поэтому к отцовству изначально относился осознанно и ответственно, это сразу бросалось в глаза: все три сына буквально боготворили его. Зрелый муж, убеленный благородными сединами, но по-молодому крепкий телом воин, наделенный живым и острым умом философ, образец добродетели и морали. Представить, чтобы он драл сыновей за уши, втайне от жены учил играть в кости или выслушивал всякую чепуху о лошаках и мулах, было совершенно невозможно. «Хотел бы я иметь такого отца? – спросил себя Йорген. И ответил честно: – Нет, не хотел бы. Пусть уж будет какой есть. Со своим хоть весело!»
