Но до заповедного леса Айо Тьма еще не добралась, не так-то просто ей было подступиться к нему, хранимому силами более древними, чем весь этот мир. И под защитой своей зеленой крепости светлые альвы надеялись переждать темные времена. На то, что творится снаружи, они старались закрывать глаза: зачем терзать душу, если все равно не можешь ничего изменить? Но отголоски беды доходили и до них. Прекратилась торговля с людьми, и хлеба не стало, пришлось жить как в старину, одними лишь дарами природы, с каждым месяцем все более скудными. Голода не было, но во всем чувствовался недостаток. Бедной стала жизнь, и радость ушла из нее.
…Человек шел через пустошь, шатаясь как пьяный. Был он молод, истощен и плохо одет. Чумное безумие металось в запавших глазах. К нему подходили твари, тянули носом – и уходили прочь, они были разборчивы тогда, не желали жрать всякую заразу, хватало еще свежей, здоровой еды… Жить человеку оставалось считаные часы, но он не хотел умирать. Он из последних сил волок свое непослушное тело к заповедному лесу. О светлых альвах ходила по свету добрая молва: они благородны, чисты душой, мудры, искушены в науках тайных и древних. Они не откажут в помощи страждущему.
Отказали.
Светлые альвы не умирают от чумы. Но и для них эта хворь весьма и весьма неприятна. Зачем в придачу к старым бедам наживать новую? Идти на риск ради чужака? И какой смысл в одной спасенной жизни, когда вокруг гибнут тысячи?
Его встретили стрелами: «Ты не войдешь, человек…»
Зачумленного не пустили в лес. Он умирал, лежа у опушки и выкрикивая проклятия. «Будьте прокляты вы все в этом лесу! – кричал он в полубреду, не стараясь, да и не умея, должно быть, подбирать слова. – Я не войду – и чтобы вам не выйти никогда, ни одной живой душе…» Ровно в полночь юноша умер и целые сутки лежал в сухой траве, пока не сожрала его тело какая-то особо неприхотливая тварь.
Тогда все и началось.
И теперь не кончится. Всяк вошедший в лес становится про́клятым – не избавиться ему от проклятия без посторонней помощи. Замкнутый круг.
Как-то бестолково и мутно прошел день. Бесцельные блуждания. Полусон. Тоска. Жизнь без надежды и смысла. Зачем?..
На ночь выбрели к знакомому костру. Их уверяли – тварей в лесу нет, опасаться некого. Но у жилья было как-то уютнее.
– Хорошо, что пришли, мы бы все равно разыскали вас, – одобрил тан. – В полночь никто не должен оставаться один. Будьте рядом, держите друг друга крепче.
Полночь близилась. Альвы расселись вокруг костра, вцепились друг другу в руки, образовав кольцо, замерли в напряженном ожидании. Каменные лица. Подозрительные взгляды. Гробовое молчание. И вой, замогильный вой, доносящийся из-за деревьев…
Вдруг он смолк, резко, будто оборвали. Повисла тишина. Напряжение было таким, что воздух, казалось, звенел… Здесь каждый боялся каждого, никто никому не мог верить, зверем мог оказаться любой… Брат вцепится в горло брату, сын вонзит нож в отца, мать загрызет дочь свою…
И Йорген вдруг понял, КАК ОН ИХ ВСЕХ НЕНАВИДИТ!!! Убить! Всех, всех убить!!! Пусть они умрут – ВСЕ!!!
«Эй, да что это я? – одернул себя ланцтрегер. – Что за дикие мысли? Откуда?.. ОЙ! ОЙ-ОЙ!»
– Тиилл, друг мой! – позвал он тихо. Силониец обернулся – до чего же гнусная южная рожа, разве можно называть этого выродка другом? Убить, убить, чтобы не видеть никогда… – Слушай, не хочу вас пугать, но ОНО – ВО МНЕ…
Тот даже не понял, о чем речь.
– В смысле?
– В прямом!!! – Вот безмозглая тварь, убить, убить! – Вандергайст. Во мне! – Говорить становилось труднее, ненависть сводила челюсти. – Не сиди как… пень. Свяжи! Убивать хочу. Всех!
– А почему тогда не убиваешь? – испуганно спросил тот, он еще не мог поверить.
– А что, надо?.. Эй, вы, ур-роды! – Йорген вскочил на ноги. – Ну где, гром р-разрази, ваше дупло?!! Не видите, я…
Тут на него кинулись. Прижали к земле. Очень умело скрутили веревками – жить стало легче. Не надо держать в узде тело, которое так и рвется вскочить и крушить все живое без разбора, можно спокойно заняться тем, кто внутри.
Это было очень странное, неправильное состояние. Одна половина его «я» исходила дикой злобой, другая наблюдала за ней с холодным интересом. Одна хотела рычать, плеваться, ругаться и биться в путах, другая говорила: «Йорген, не будь идиотом, веди себя прилично!» Наверное, из-за этой внутренней неразберихи связь с внешним миром ослабла, происходящее вокруг было как в тумане – картины плыли, голоса звучали иначе и будто бы издалека доносились, чужая речь воспринималась обрывками: «Не может быть… невероятно… контролирует… разве такое возможно?.. почему не стал убивать?.. ему хочется…»
Ну, на последний вопрос он смог им ответить.
– Если бы я убивал всякий раз, когда мне этого хотелось, – население Эренмаркского королевства сократилось бы вдвое! Человек должен уметь справляться с дурными желаниями… – очень здраво сообщил одержимый, но закончил фразу яростным змеиным шипением.
Его не стали помещать в дупло, решили сторожить. Слишком невероятным было это явление, чтобы оставить его без внимания. И Черный Легивар, и ведуны поселения Айо уверяли в один голос: за всю историю магических наблюдений не было случая, чтобы собственная личность одержимого могла сопротивляться внедрившемуся в его разум духу.
Йорген фон Раух был первым и справлялся с задачей неплохо. К примеру, он смог нормальным, разве что немного хриплым голосом попросить Гедвиг, чтобы та подложила ему под голову мешок: «Лежать неудобно». Правда, попытался при этом укусить ее за руку, но тут же извинился. До полудня вел себя очень смирно, будто дремал. Потом, должно быть, проголодался и пообещал «сожрать всех с кишками и потрохами заживо, дайте только волю». Волю ему не дали, заменили отваром из грибов – Гедвиг Нахтигаль покормила с ложечки, хорошо у Черного Легивара в мешке нашлась латунная, деревянную альвийскую он перекусил одним махом и сам же восхитился: «Эх! Вот это у меня хватка! Волчья! Жаль не навсегда!» Поев, он снова утих.
– Спишь? – шепотом, с опаской спросил Кальпурций Тиилл, нагнулся посмотреть…
Йорген дернулся ему навстречу, заставив отшатнуться, лязгнул зубами возле самого носа силонийца, прорычал ругательство, сообщил: «Спят шторбы в могилах, а я думаю, раз некому больше! – И добавил, помолчав: – Пошли бы все…» – а куда, не уточнил.
Прошло еще несколько часов, прежде чем он заговорил снова:
– Эй! Где вы есть? Ко мне, быстро! Не то…
– Ты что-то хочешь? – с трепетом спросила Гедвиг Нахтигаль, добровольно вызвавшаяся на роль бессменной сиделки.
Почему с трепетом? Да потому что, по расчетам ее, у Йоргена должны были бы уже появиться некоторые желания деликатного свойства, удовлетворить которые в его связанном положении было бы крайне затруднительно.
К счастью, речь пошла о другом.
