– Всего лишь легкий укольчик в руку, – сказал он и ввел в вену иглу.
Улыбка так и не получила своего завершения: женщина сделала глубокий вдох, потом тело ее напряглось, будто стало цементным, глаза затуманились и застыли полуоткрытыми. На мгновение Харви подумал, что она умерла. Но женщина выдохнула, дыхание ее превратилось в медленные глубокие вздохи человека, спящего глубоким сном.
Анестезиолог продолжал давить на поршень, пока весь бриетал в шприце не закончился, потом придержал канюлю, и медсестра прикрепила ее липкой лентой к запястью. Веснушчатые пальцы Мирза прикрыли пациентке веки.
Будто наблюдаешь, как человек умирает, подумал Харви. Можно почти точно уловить мгновение, когда человек из мыслящего существа превращается в растение. Быстро. Не больше чем за тридцать секунд.
Анестезиолог взял другой шприц и ввел миорелаксант. Затем он отвел голову женщины назад, вставил изогнутый стальной ларингоскоп, протолкнул сквозь белый треугольник гортани эндотрахеальную трубку и стал спускать ее вниз по светло-красному туннелю трахеи. Трубка застряла. Мирз безуспешно сражался с ней, поспешно засовывая ее глубже. Трубка гнулась и сворачивалась. Тогда он вытащил ее и снова стал втискивать со все растущим нетерпением и раздражением – точно так рыболов пытается высвободить крючок из глубины рыбьего брюха.
Трубка проскользнула на место; Мирз толкал ее вниз до тех пор, пока изо рта женщины не стал торчать только наконечник, словно пустышка у младенца. Затем он накачал манжету и включил систему искусственного дыхания.
Два санитара покатили каталку в операционную. Харви последовал за ними. Они продели деревянные рейки в крючки по обеим сторонам матраса и подняли пациентку на металлический стол. Она лежала недвижимая в хлопчатобумажной больничной рубашке под бриллиантовым светом лампы, беспомощная, не в состоянии ничего делать самостоятельно, разве что дышать, но через несколько минут она не сможет делать даже этого.
В операционной было еще два студента-медика, тоже в полном обмундировании, две сестры, старшая медсестра, техник, обслуживающий аппаратуру, хирург-акушер и его помощник, анестезиолог со своим ассистентом и, наконец, Харви. На всех были пижамы или халаты, резиновые перчатки, башмаки на деревянной или резиновой подошве. Рты и носы закрывали маски, так что видны были только глаза.
Анестезиолог работал быстро. Его помощник наложил вокруг руки женщины манжету для измерения артериального давления, а Стэн Мирз привел в действие газовые клапаны аппарата для наркоза и подсоединил дыхательные шланги к эндотрахеальной трубке.
Сиделки развязали завязки рубашки и стянули ее, оставив женщину совершенно обнаженной. Двое санитаров привязали ее ноги ремнями к выступающим скобам. Взгляд Харви скользнул по большим расползающимся грудям, пухлому бесформенному животу с метками от стежков и абсолютно белой коже там, где были сбриты лобковые волосы.
Одна из сестер, обмакивая кисточку в жестянку, начала от самой грудины смазывать йодом живот женщины. Жидкость грязными ручейками стекала с живота по обеим сторонам тела. Она обмазывала лобок и внутреннюю поверхность бедер, словно разрисовывала сломанный манекен из витрины магазина. Другая сестра аккуратно раскладывала инструменты, и их звяканье напомнило Харви о том, как его мать сервировала стол к ленчу.
Стэн Мирз занес показания артериального давления женщины в карту анестезиолога. Он будет делать это каждые три минуты и, кроме всего прочего, будет отмечать частоту сердечных сокращений, точные дозы и время введения лекарств. Если возникнут неожиданные осложнения, это поможет ему быстро принять правильное решение и в случае чего освободиться от обвинений.
На экране осциллографа вырисовывались невысокие однообразные пики. Сестра подвесила к стойке капельницы пластиковый мешочек с прозрачной жидкостью. Мирз что-то сказал своему помощнику. Харви не расслышал что – тот нажал кнопку на измерителе скорости потока, и раздался короткий сигнал тревоги. Медсестры натянули на ноги женщины белые противотромбозные чулки – у нее на бедрах выступали воспаленные узлы вен, – а техник привязал голубую диатермическую пластину к ее щиколотке.
– Вижу, этой даме делали лапаротомию,
[9]
– сказала старшая медсестра, дойдя до шрама на животе, и тоже закрасила его йодом.
Раствор Хартманна капал в вену на тыльной стороне руки женщины. Анестезиолог проверил счетчики на баллонах с кислородом и закисью азота. Медсестры начали прикрывать все обнаженные части тела женщины, за исключением средней линии живота, зеленой материей, а чтобы отгородить от аппарата для наркоза, за ее головой воздвигли экран.
Операционные вызывали у Харви благоговейный трепет. Его взгляд скользил по девственно-чистым кафельным стенам и потолку, по высоким окнам с матовыми стеклами, по электрическим розеткам, по вычищенным до блеска сверкающим стальным раковинам и экранам, по аппарату для наркоза с его мерцающими циферблатами, безмолвно подмигивающими лампочками и цветными цилиндрами, окрашенными в определенные цвета, которые соответствуют кислороду, двуокиси углерода и закиси азота. Харви посмотрел на блестящую металлическую поверхность операционного стола под огромной лампой в форме литавры. Похоже на алтарь.
В операционной чувствуешь себя так, будто ты в храме. В храме науки. Он вдыхал запахи. Чистота. Стены, потолки, осветительные приборы в идеальном состоянии. Он почувствовал запах свежевыстиранной зеленой материи, антисептиков и жидкого антистатика, слышал случайный скрип резиновой подошвы по кафельному полу в шашечку.
Медсестры заканчивали класть зеленые простыни – последние приготовления, наподобие безмолвного религиозного ритуала. Положение во гроб, подумал он. Церемония. Своего рода причастие. Церковная служба.
Поиски знания.
Теперь было видно только лицо женщины и четырехугольник ее тела. Полоска обнаженной плоти, окрашенная йодом в коричневый цвет, под светом, льющимся через толстые линзы, приобрела оттенок охры. Под светом, освещающим алтарь.
Пальцами в резиновых перчатках хирург надавил на брюшную полость женщины.
– О'кей, Стэн? – спросил он анестезиолога.
– Она под полным наркозом.
Хирург надавил снова.
– Мне кажется, мышцы брюшной полости слегка напряжены.
– Добавлю еще курареподобных, – сказал Мирз.
Пока хирург выбирал скальпель и неспешно делал точный надрез вниз по центру живота, стояла мертвая тишина. Кожа расходилась за лезвием, как будто открывались губы, тонкая ленточка крови быстро наполняла их.
– Хирурги – это что-то среднее между умелыми плотниками и слесарями. Анестезиологи – вот кто обладает реальной властью в операционной, – произнес знакомый голос. Харви оглянулся. Но казалось, никто ничего не говорил.
Это сказал ему Роланд Данс. Теперь Харви наблюдал за плотником, который трудился над обнаженной полоской, окаймленной зеленой материей, рассекая ткани вокруг матки, а сестры в это время накладывали зажимы, отсасывая кровь свистящими вакуумными насосами. На расстоянии. Там, внизу, была отвратительная скользкая масса. Главное было тут, у головы женщины. Именно тут, со всеми трубками и клапанами, счетчиками и сменяющими друг друга изображениями на мониторах аппарата для наркоза, тут контролировалась жизнь женщины.
