– Неужели? Придется мне объяснить королеве Элеоноре, как она ошибается. Ведь она сама вышивает свою одежду.
Амисия пронзила ее ненавидящим взглядом, прежде чем повернуться к окну и провести пальцем по восьмиугольному переплету.
– Лорд Ранулф и есть Черный Лев, не так ли? – промурлыкала она и, не дожидаясь ответа, продолжала: – Его знают даже во Франции. Мой отец, герцог… – Последнее слово она намеренно подчеркнула. – …часто говорил о нем. Было время, когда он даже собирался выдать меня за него.
– Мой муж – человек сговорчивый, – заметила Лайо-нин, не отрывая глаз от иглы, – и, возможно, согласился бы на брак, поскольку первой женитьбой доказал, что не возражает, если жена старше его.
Амисия не нашлась, что ответить.
– Похоже, вы уверены в своем замужестве… – пробормотала она наконец. – Э-э… Лайонин, не так ли? Странное имя. Наверное, вы принесли мужу огромное приданое?
– Честно говоря, почти никакого, но не считаю нужным это обсуждать.
– Значит, это брак по любви? – не унималась Амисия, игнорируя предупреждение.
Лайонин отложила шитье и призадумалась.
– Полагаю, что так.
– Но лорд Ранулф не клянется вам в любви каждую минуту?
– Послушайте, Амисия, вы гостья в моем доме, и я должна обращаться с вами соответственно. Однако вовсе не обязана обсуждать с вами личную жизнь, как свою, так и мужа, – отрезала Лайонин и, отбросив шитье, удалилась. К сожалению, она не услышала тихого торжествующего смеха Амисии.
Лайонин отправилась в башню Драгоценностей, чтобы посмотреть, нет ли там людей, покалеченных во время бури. Амисия заронила в ее душу зерно сомнения. Разумеется, Ранулф любит ее. Но он никогда не говорил ей заветных слов.
Лайонин тут же отогнала эти мысли и упрекнула себя в глупости. Разве слова важны? Конечно, он любит ее так же сильно, как она – его. Она тряхнула головой и заставила себя вернуться к работе. Но одна мысль не давала покоя: будет ли он любить ее, когда она состарится и станет уродливой?
Амисия снова пришла на ужин, долго извинялась за причиненное беспокойство и ловила каждое слово Ранулфа. Только удалившись с женой в спальню, он соизволил спросить о ее здоровье:
– Ты что-то чересчур притихла. Может, дитя тебя беспокоит?
Лайонин сердито отстранилась:
– Ребенок ничуть не обременителен для меня. Иногда мне кажется, что он – единственное счастье моей жизни.
Ранулф прижал ее к себе, нежно гладя волосы.
– Что тебя тревожит? Скажи мне, и я все предприму, чтобы ты была спокойна.
– Правда? Сможешь сделать так, чтобы я носила твоего сына и при этом не толстела? Чтобы не старела с годами?
Ранулф улыбнулся и разгладил большим пальцем уголок ее глаза.
– Ты не зря переживаешь. Я уже нашел морщинку.
– Я не шучу! – выпалила Лайонин. Ранулф нахмурился.
– Тебя действительно что-то беспокоит? Не помешало бы поделиться со мной, – начал он и, увидев слезы в ее глазах, окончательно всполошился: – Я никогда не видел тебя такой. Ты всегда весела и невозмутима, даже когда я не в самом лучшем настроении.
Лайонин слабо улыбнулась сквозь слезы:
– Я рада слышать от тебя то, что всегда знала.
– Ложись в постель, иначе я побью тебя, как ты того заслуживаешь.
Он вновь притянул ее к себе, поглаживая ее голый живот, словно проверяя, насколько вырос ребенок за день.
– А что ты скажешь, когда мой живот вырастет горой? — прошептала она.
– Буду надеяться на близнецов, – пробормотал он, засыпая.
Когда наутро Лайонин решила поехать верхом в деревню, Амисия объявила, что хочет сопровождать ее.
Поскольку конюх боялся Лориэйджа, Лайонин приходилось седлать его самой.
– Вы не велите его выпороть? – изумилась Амисия.
– Он совсем мальчишка. Я покажу ему, что Лориэйдж – смирный конь, если поговорить с ним как нужно.
– А вот я уверена, что вы просто сочиняете истории о небывалой свирепости этой клячи, а на самом деле любой может сесть на нее. Хотите, покажу?
– Конечно, – согласилась Лайонин, отступая.
Но вороной жеребец взвился на дыбы и попытался сбросить ее, как только она вставила ногу в стремя. Разозленная Амисия отошла.
Они задержались во внешнем дворе: одна из кухарок с гордостью показывала Лайонин тугие кочаны капусты. Чуть в сторонке маячил мужчина, вызывавший в Лайонин инстинктивное отвращение.
– Кто это? – спросила Амисия. Лайонин пожала плечами:
– Забыла, как его зовут. По-моему, он вечно старается уклониться от дела, да и ведет себя, на мой взгляд, слишком нагло.
– Не находите его красивым?
Лайонин даже не оглянулась на ухмылявшегося рыцаря.
– Нет, – отрезала она, пришпорив скакуна.
В деревне ее сразу же окружили сервы. Она любовалась новорожденными, сочувствовала тем, чьи поля затопило, и по достоинству оценила лучших несушек деревни. Один раз она мельком увидела Амисию, погруженную в беседу с тем самым рыцарем, и подумала, что они достойны друг друга.
Женщины возвратились в замок, когда время обеда давно прошло. Ранулф, стоявший во дворе, представил «черных стражей» «леди» Амисии. Лайонин заметила, что Хьюго и Малард отнеслись к ее медовым речам так же подозрительно, как и она.
Первым, кого увидела Лайонин, войдя в зал, был Брент, отсутствовавший вот уже два дня. До этой минуты она не понимала, как стосковалась по мальчику.
– Брент! – воскликнула она, становясь на колени и протягивая к нему руки. Тот помчался к ней и неистово обнял, чтобы показать, как ее любит, но тут же, вспомнив свою важную должность, отстранился, словно возмущенный телячьими нежностями. И быстро взглянул на Ранулфа, боясь, что тот заметил его промах. Однако Черный Лев пристально смотрел в окно.
Лайонин встала, не позволяя себе приласкать мальчика.
– Ты все это время жил в большом зале «черной стражи»? Расскажи мне о нем. Сама я никогда там не бывала.
– Правда? – удивился Брент.
– Да, – ответил за нее Ранулф. – Только мужчинам дозволяется бывать в зале моей стражи.
– Но я сам видел там женщин… – начал Брент, но тут же осекся при виде подмигнувшего Ранулфа. – Ах да, женам туда хода нет.
Лайонин невинно улыбнулась:
– В таком случае ты должен рассказать мие, правда ли, что там темно, грязно и полно пауков?
Брент, гордо шествующий впереди хозяйки, бросил через плечо:
– Разве что парочка, да и то я их не заметил. Лайонин очень хотелось посмеяться вместе с Ранулфом, но тот тоже задрал нос, совсем как шестилетний мальчик. Она погладила живот, молясь, чтобы Господь не дал ей привести в мир третьего хвастуна.
