— Марианна… Марианна, я знаю, вы не спите.
— Потому что не спите вы. — Мягкий укоризненный шепот, мягкое касание невидимых волос. — Хотите вина?
— Нам нужно поговорить.
— Я думала, вы сказали все, что собирались. — В спальне темно, но она сейчас улыбается. Лукаво и призывно. Хорошо, что он не видит, такая улыбка оборвет любой разговор.
— Я знаю, что меня называют Иноходцем, но я — человек. — Спокойствие ушло вместе с тишиной, зато проснулась ревность. — Ваше искусство заставило меня отложить разговор, но только отложить.
— То, что однажды отложено, может ждать до бесконечности. Зажечь свечи?
— Не надо. Марианна, почему вы заставили меня остаться?.. Не сегодня, в ту ночь, когда мы говорили в саду. Вам ничего не угрожало, я никогда… никогда бы не потребовал такой платы.
— Платы? — Женщина отстранилась, потом села. — Я зажгу свет. Откровения лежа — это для девиц… Для таких, как ваша Айрис. Вы хотите знать, почему я вас позвала? Вы красивы, я была одна… В каком-то смысле.
Была, пока не вернулся Валме, а потом вернется Савиньяк…
— Я вам благодарен, но почему вы не сказали правду потом?
— Какую? — Свечи в спальне Марианны были из золотистого воска. Они вспыхивали одна за другой, зачем ей столько света? — Вы хороши в постели и щедры настолько, насколько можете себе позволить. Будь я добродетельна, вы бы все равно стали моим любовником. Если б захотели, разумеется.
Женщина раздраженно отодвинула подсвечник и взяла недопитый бокал. Набросить хотя бы пеньюар она не пожелала. Марианна знала, что делает, поэтому Робер стал одеваться. Даже если баронесса не лжет, он не хочет… Не хочет быть прихотью, не хочет быть добычей, не хочет быть одним из сотни или сколько там их было. И будет…
Он одевался, а Марианна медленно пила вино и смотрела. Она поставила бокал, когда Эпинэ натянул сапоги.
— Валме в угловом будуаре. — Темные брови сошлись на переносице, как у разгневанной королевы. — Будьте осторожны, там собаки. Эвро может напасть без предупреждения.
Валме не ушел? Ждет своей очереди — не сейчас, так утром, когда Первый маршал неизвестно чего умчится к Халлорану?
— Для чего мне Валме?
— Для того, чтобы спросить, когда он был со мной последний раз. Куртизанке вы не верите, спросите дворянина. Марсель не трус, он не станет врать, чтобы избежать дуэли.
Не «в моей спальне», а «со мной»… У Валме два дома — урготское посольство и отцовский особняк, а он ночует у Капуль-Гизайлей! Боится отца? Одиночества? Ночных кошмаров? Эпинэ сел на постель, Марианна равнодушно наливала вино в два бокала. Золотистый свет нахально гладил бедра и плечи женщины, Робер стал смотреть на ковер.
— Возьмите. — Он взял, не взять было бы глупо. Вино… Золотое, терпко-сладкое, отдающее дымом. Марианна не любит «кровь».
— Зачем это ему?
Он не назвал имени, но баронесса поняла.
— Дженнифер. — Ответ прозвучал слишком быстро, она все-таки лгала, хоть и не так, как другие женщины. — Дженнифер Рокслей. Графиня стала любовницей Валме, когда тот был оруженосцем Генри. Теперь она вдова. Вдова от неженатого мужчины всегда хочет многого…
— Вдова может быть разумной. — Сколько было лживого смеха из-за разумной Клары! И ярости и боли за Мэллит, а девочку за снегами, за осенними листьями уже и не вспомнить. Бедная, она была так прекрасна… Для кого?
— Валме прячется от вдовы Рокслея? — Отец всю жизнь любил Жозину, а он сперва всех и никого, зато потом понеслось. Гоганни, непонятная Лауренсия, куртизанка… — Марианна, я не могу вам верить.
— Ну так спросите, что он здесь делает, — женщина потянулась за шалью, — это его дела, не наши. Он платит Коко и… заменяет вас во время вашего отсутствия… В глазах тристрамов.
— Ты его не любишь? — Леворукий, какой глупый вопрос! И ночь тоже глупая. Одетый кавалер, обнаженная дама, недопитое вино и заговор.
— Меня его общество устраивает, Коко тоже. Робер, что-то случилось?
— Нет. — Не случилось, но через три дня случится. — А маршал Савиньяк? Он тоже устраивал?
— Лионель? — Ему показалось, или Марианна слегка разжала сжимавшие ножку бокала пальцы? — Этот человек делает хорошо все. В том числе и любит. Сердца у него нет и не будет, но всего остального в избытке. Да, граф Савиньяк нас устраивал. О ком еще вы хотите узнать?
— О Вороне. — Быть глупым, так до конца! — Его ты тоже не любила?
— Нет, — нараспев произнесла женщина, — не любила, хотя могла бы и полюбить… Его бы могла. Алва красив, богат, по нему сходят с ума и королевы, и служанки. Мне хотелось заполучить его просто потому, что он — это он. Такая добыча привела бы порядочных дам в исступление и порадовала Коко, но любить я не собиралась. Потом он отыграл долг Марселя и ушел. Тогда я…
— Обиделась, — закончил Робер. Он больше не хотел слушать про Ворона, но Марианна хотела говорить.
— Нет, я не обиделась. — Баронесса набросила на плечи шаль. Так закрывают двери перед ненужным гостем. — Он ушел не потому, что пренебрег. В тот вечер Алва не отказался бы от женщины, я это чувствовала, но он знал, что я не смогу ему отказать. Я действительно не смогла бы. Если б Ворон остался, я была бы довольна, и он был бы доволен, но… он не воспользовался случаем. Даже не случаем — правом спасителя и победителя. Это было так странно… Я поняла, что Алва не играет в честность, а в самом деле честен. Я думала о нем, пока он не прислал мне своего гаденыша. Тогда я не знала, что это за мразь… И Алва не знал.
— Вы несправедливы к Дикону. — Надо прощаться и уходить. Она не признается. Женщины, такие женщины могут признаться в убийстве, но не в любви. А убить, солгать, предать ради Ворона она готова. И она права, Алва стоит такой женщины и такого чувства.
— Я не Создатель, чтобы быть справедливой к пиявкам. — Взгляд женщины стал жестким. — Я платила и плачу́ собой за все, что беру. Окделл берет даром и думает, что так и надо. Уж лучше Салиган. Тот просто крадет.
— Если не хотите, не говорите. Марианна, — как хочется взять ее за руку, но он сам променял близость на правду, — кого вы убили? Вы говорили тогда, в саду…
Последняя попытка вернуть снежный свет, просящий взгляд, доверие. Глупая, никчемная попытка.
— Это мое дело. — Баронесса невесело усмехнулась. — Не надейтесь, я прикончила не насильника, не вымогателя и даже не соперницу. У меня был выбор между грехом и добродетелью. Я выбрала грех и выберу его снова.
Не хочет рассказывать… А ты сам желаешь говорить про овраг Святой Мартины? Про зарезанных часовых? Про Маранов? Про тех, кого не казнили, потому что вмешался Ворон, и про тех, кого повесили, потому что не вмешался ты? Через три дня ты шагнешь за порог и будешь виноват уже в деянии. Через три дня прольется кровь, и никто сегодня не скажет, сколько ее будет.
