Потому что здесь же пировали шесть принцев из рода
Токугава, собравшихся вокруг нового сегуна, принца Хидетады. Даже старожилы не
помнили такого великолепия, стольких богатых и могущественных людей,
собравшихся одновременно в Киото. Огромный зал, не меньше шестидесяти татами,
был расцвечен разноцветными фонариками, богато изукрашенными кимоно и поясами
важных гостей, сияющих серебром наконечниками копий стражи Токугавы, блеском
драгоценных камней на рукоятках коротких мечей – ведь все самураи были сегодня
при церемониальном оружии.
В одной комнате собрался цвет Японии – каждый
присутствующий был полновластным правителем в своей провинции, абсолютным
повелителем десятка тысяч своих вассалов-самураев, миллиона серфов – крестьян –
и бессчётного количества недочеловеков-ита. И тем не менее каждое ухо, а порой
и каждая голова были направлены к двум маленьким фигуркам. Они сидели рядом в
правом углу огромной подковы, образованной тьмой маленьких лакированных
столиков, улыбаясь собравшимся гостям, иногда поворачиваясь друг к другу, чтобы
переброситься несколькими ничего не значащими фразами. Принц хотел, чтобы это
был весёлый бал, где каждый получил бы удовольствие от жизни, от хорошей
закуски и доброго вина, посмеялся бы шуткам, поломал голову над хитроумными
загадками и полюбовался искусством развлекавших их гейш. Принц выглядел, а
может, и сам считал себя отцом всех присутствующих великих людей, а не просто
их признанным лидером. Потому что если каждый присутствующий следовал за флагом
рода Токугавы, то никто из этих присутствующих не сомневался, за кем следует
этот род.
Никто – пожалуй, за исключением юноши,
сидевшего рядом с ним. Тоетоми но-Хидсери было уже восемнадцать – крошечная
фигурка, до странности напоминающая своего отца. По крайней мере, тем, кто, как
сам Иеясу, ещё помнил Хидееси в молодости. Он мало ел, чуть пригубливая вино,
едва обращал внимание на девушек – гейш. В течение всего пира он не
разговаривал с Токугавой, пока к нему не обращались с прямым вопросом. Взор его
то и дело, словно ища поддержки, обращался на людей, прибывших с ним из Осаки,
– Исиду Норихазу и Оно Чаруфузу.
Но уже подали чай, и конец был не за горами.
Иеясу отхлебнул глоток и посмотрел на юношу поверх края своего красного
лакированного бокала.
– Это самая памятная ночь в моей жизни,
Тоетоми но-Хидеери. Я уже было думал, что так и сойду в могилу, не повидав
больше сына моего самого старого и лучшего друга. Но моё счастье было бы
полным, если бы твоя очаровательная мать сочла возможным приехать к Киото
вместе с тобой.
– Я могу лишь ещё раз передать извинения моей
матери, мой господин Иеясу, – ответил Хидеери.
– Конечно. И всё же в значительной мере её
отказ вызван недоверием ко мне.
– Мой господин…
– И поэтому я хочу, чтобы ты передал ей,
Тоетоми но-Хидеери, что её страхи беспочвенны. Разве тебе не были оказаны здесь
величайшие почести, разве у тебя есть хоть малейший повод для подозрений?
– Вы обращаетесь со мной и моими людьми с
величайшим уважением, мой господин Иеясу.
– Разве я не обожествляю твоего отца? Разве
памятник ему – не прекраснейший во всей Японии?
– Я благодарен вам, мой господин Иеясу. Я
хочу, чтобы вы знали это. Может быть, моя мать чувствует себя слишком старой
для подобного путешествия.
– Какого путешествия? От Осакского замка до
Киото едва ли будет тридцать миль. И стара? Принцесса Асаи Едогими стара? Ну,
уж этому я просто не могу поверить.
Хидеери улыбнулся:
– И будете правы, мой господин. Моя мать
вечна, как и её красота.
– Да, это верно. – Иеясу вздохнул. – Но её
настраивают против меня португальские священники.
– Мой господин?
– Эх, Хидеери, я ведь знаю, что священники
считают Осаку даже более надёжным прибежищем, чем Нагасаки.
– Действительно, им там всегда рады, мой
господин. Не только потому, что они видят столько несправедливостей к себе,
столько преследований по всей империи с тех пор, как вы им перестали
покровительствовать. Но дело ещё в том, что я хочу узнать науки и культуру
Запада – они ведь столько могут рассказать нам: о литературе и искусстве,
политике и, конечно, религии.
– И ещё об искусстве войны и владении
огнестрельным оружием, – заметил Иеясу.
Хидеери утвердительно наклонил голову.
– И этому тоже, мой господин Иеясу. Искусство
войны и умение владеть оружием – это ведь только другая сторона политики, не
так ли?
Иеясу бросил взгляд на юношу:
– Ты хотел бы сохранить торговлю с
Португалией?
– Я хотел бы сохранить торговлю с Португалией,
мой господин, к нашей общей выгоде. Так же, как вы хотели бы торговать с
Голландией.
Снова быстрый взгляд:
– Ты информирован не хуже меня, Тоетоми
но-Хидеери. Я собирался выбрать Голландию в качестве торгового партнёра лишь
потому, что, несмотря на заключённое твоим отцом соглашение с Португалией, ни
один корабль из Лиссабона не появлялся у наших берегов вот уже пять лет.
– У них возникли свои внутренние проблемы, мой
господин. Так говорят священники. Но разве Голландия проявляет больше интереса
к торговле с Японией? Уже пять лет пошло с тех пор, как вы отправили в Сиам
голландцев Квакернека и За-ндвоорта.
Иеясу кивнул:
– И Зандвоорт вернулся с заверениями своих
правителей. Хидеери позволил себе ещё одну улыбку:
– Но без кораблей. И без пушек, мой господин
Иеясу. Европейцы очень беспечны в том, что касается обещаний. Но у нас нет
причин расстраиваться по этому поводу. Священники сообщают мне, что величайшая
из европейских наций начинает действовать и у наших берегов. Во всяком случае,
они недалеко к югу.
Иеясу нахмурился:
– Я ничего об этом не знаю.
– И всё же это так, мой господин. Священники
очень подробно рассказали мне об этом. Похоже, что Испания и Португалия обе
снаряжали ещё столетие назад экспедиции для поисков новых рынков. И, опасаясь
встречи и военных столкновений своих флотов, эти страны обратились к микадо
всей Европы, которого они называют «Папа», чтобы он рассудил их в этом деле.
Папа принял следующее решение: испанцам отдал место, именуемое Америкой, а
португальцам – нации, которые они именуют Востоком, то есть Китай, Острова
пряностей и Японию.
– Как самоуверенны эти народы и их Папа, –
заметил Иеясу.
– Действительно, мой господин. Но практичны.
