Разговор Ги с Кастеветами относительно приезда Папы кажется
предсказуемым, даже банальным, но в нем излагается именно та точка зрения,
которую Левин считает ответственной за все происходящее:
– Я слышала по телевизору, что он отложил визит и будет
ждать окончания забастовки, – сказала миссис Кастевет. Ги улыбнулся:
– Что ж, это тоже шоу-бизнес.
Мистер и миссис Кастевет рассмеялись, и Ги вместе с ними.
Розмари улыбнулась и разрезала бифштекс…
Продолжая смеяться, мистер Кастевет сказал:
– Вы совершенно правы! Именно шоу-бизнес!
– Можете повторить, – отозвался Ги.
– Все эти костюмы, ритуалы, – говорил мистер Кастевет. – В
каждой религии, не только в католицизме. Зрелище для невежественных.
Миссис Кастевет сказала:
– Мне кажется, мы задеваем Розмари.
– Нет, нет, совсем нет, – ответила Розмари.
– Вы не религиозны, моя дорогая? – спросил мистер Кастевет.
– Меня воспитали религиозной, но теперь я агностик. Я не
обиделась. Правда.
Мы не сомневаемся, что Розмари Вудхауз говорит искренне, но
маленькую приходскую школьницу Розмари Рейли эти слова очень задели, и для нее,
вероятно, весь этот разговор выглядит святотатством.
Кастеветы проводят очень своеобразное интервью, проверяя
глубину веры и убежденности Розмари и Ги; они раскрывают свое презрительное
отношение к церкви и священным предметам; но, утверждает Левин, таковы взгляды
многих наших современников., не только сатанистов.
Но он также предполагает, что под этим внешним агностицизмом
вера все-таки существует; поверхностное ослабление позволяет впустить дьявола,
но внутри все, даже Кастеветы, нуждаются в христианстве, потому что без
священного нет и святотатственного. Кастеветы, кажется, угадывают существование
Розмари Рейли под оболочкой Розмари Вудхауз и в качестве посредника используют
ее мужа, Ги Вудхауза, настоящего язычника. И Ги великолепно справляется с
делом.
Читателю не позволяют усомниться в том, что именно
ослабленная вера Розмари позволила дьяволу проникнуть и ее жизнь. Ее сестра
Маргарет, добрая католичка, звонит из Омахи вскоре после того, как заговор
Кастеветов начал осуществляться. “У меня весь день очень странное чувство,
Розмари. Будто с тобой что-то случится. Какое-то несчастье”.
Розмари лишена такой способности предвидеть (предчувствие
лишь слегка касается ее во сне о сестре Агнес, говорящей голосом Минни
Кастевет), потому что она ее недостойна. А у добрых католиков, говорит Левин –
и мы видим, как он задорно подмигивает, – бывают и хорошие предзнаменования.
Религиозный мотив проходит через всю книгу, и Левин
использует его очень искусно, но, может быть, пора завершить наше обсуждение,
сказав напоследок кое-что о замечательном сне Розмари, в котором она зачинает
ребенка. Прежде всего имеет значение то, что время, выбранное для этого,
совпадает с приездом в Нью-Йорк Папы. В мусс Розмари подложен наркотик, но она
съедает его не весь. В результате она словно во сне помнит о своей встрече с
дьяволом, но подсознание облекает эту встречу в символические образы.
Реальность то мелькает, то исчезает, когда Ги готовит ее к встрече с Сатаной.
Во сне Розмари видит себя на яхте в обществе убитого
президента Кеннеди. Присутствуют также Джеки Кеннеди, Пэт Лоуфорд и Сара
Черчилль. Розмари спрашивает Кеннеди, придет ли ее добрый друг Хатч (который
старается защитить Розмари, пока ковен не расправляется с ним; именно он
предупреждает Ги и Розмари, что Брэмфорд – Плохое Место); Кеннеди с улыбкой
отвечает, что круиз “только для католиков”. Об этом Минни не упоминала, но
такой поворот подкрепляет мысль о том, что ковен на самом деле интересуется
только Розмари Рейли. И вновь этот интерес кажется святотатственным: духовная
связь с Христом должна быть извращена, чтобы роды прошли успешно.
Ги снимает с Розмари обручальное кольцо, символически
разрывая их брак и одновременно становясь шафером наоборот; Хатч приходит с
предупреждением о непогоде (а что такое Хатч, как не безопасная клетка для
кроликов?)
[227]
. Во время совокупления Ги сам становится дьяволом, и в
конце сна мы снова видим Терри, но на этот раз не в качестве неудавшейся
невесты Сатаны, а в качестве жертвы, открывающей церемонию.
В менее искусных руках такой сон стал бы утомительным и
дидактическим, но Левин излагает его легко и стремительно, сжав все
происходящее в пять абзацев.
И все же самой мощной пружиной “Ребенка Розмари” является не
религиозная подтема, а тема городской паранойи. Конфликт между Розмари Рейли и
Розмари Вудхауз обогащает роман, но если книга вселяет в читателя ужас – а мне
кажется, вселяет, – то лишь потому, что Левин искусно играет на внутреннем
ощущении паранойи.
Ужас ищет слабые места, но разве внутренняя паранойя не есть
самое слабое место? Во многих отношениях “Ребенок Розмари” подобен зловещему
фильму Вуди Аллена, и в этом смысле дихотомия Рейли – Вудхауз тоже оказывается
полезной. Розмари, помимо того что она убежденная католичка под своей тщательно
выработанной космополитической агностической внешностью, еще и девочка из маленького
городка.., вы можете забрать ее из деревни, но.., и так далее, и так далее.
Существует высказывание – я бы с радостью назвал его автора,
если бы знал, – что идеальная паранойя – это идеальная информированность. В
каком-то безумном смысле история Розмари свидетельствует о такой
информированности. Читатель испытывает паранойю раньше, чем она (например,
Минни сознательно затягивает подачу блюд на стол, чтобы Роман успел поговорить
с Ги – или чтобы Ги проболтался – в другой комнате), и с каждой страницей наша
паранойя – и паранойя Розмари – все усиливается. Проснувшись наутро, она обнаруживает
царапины – словно следы от когтей – по всему телу. “Не кричи, – говорит ей Ги,
показывая коротко остриженные ногти. – Я их уже срезал”.
Вскоре Минни и Роман начинают свою кампанию, цель которой –
убедить Розмари воспользоваться услугами их акушера, знаменитого Эйба
Сапирстейна, а от молодого врача, которого она посещает, отказаться. Не делай
этого, Розмари, хочется нам сказать ей, он один из них.
Современная психиатрия учит нас, что нет разницы между
обычными людьми и параноидами-шизофрениками в Бедламе
[228]
; только мы
умудряемся держать свои безумные подозрения под контролем, а они – нет; такие
произведения, как “Ребенок Розмари” или “Похитители тел” Финнея, словно бы
подтверждают эту точку зрения. Мы говорили о том, что произведение ужасов
использует наш страх перед нарушением нормы; мы рассматривали его как
территорию табу, куда мы вступаем со страхом и дрожью, а также как дионисиеву
силу, которая может без предупреждения вторгнуться в комфортное аполлониево
статус-кво. Быть может, все произведения ужасов на самом деле говорят о страхе
перед беспорядком и переменами, а в “Ребенке Розмари” нас охватывает ощущение,
что все начинает неожиданно искажаться, – мы не видим изменений, но чувствуем
их. Мы боимся за Розмари потому, что она кажется единственным нормальным
человеком в городе опасных маньяков.
