– Ты отмстила за мужа и сына, смыла их кровь морем крови и слез целого народа, уничтожила династию и королевство. Ты удовлетворена? Рада? Счастлива?
– Да, – твердо сказала Островная королева.
– Ты не можешь умереть. Сила уничтожит тебя медленно. Сердце твое будет биться, а ноги уже начнут есть черви. Разве ты этого не боишься? Тебе не страшна такая участь?
О, она знала, что значит бояться. Она боялась когда выходила замуж за Анрада, и когда рожала Лиинара – тоже боялась, и когда Эверанд пошел на Острова войной, боялась; а сейчас она уже ничего не боялась. Страх умер, и осталась лишь усталость, серая и тяжелая, как каменная пыль. Ильимани в ответ только покачала головой. Она берегла силы.
– Все умерли, Ильимани, – печально сказала Ттаса. – Я осталась единственной Верховной жрицей. Аднес и Кальвина умерли от голода, Толлэ унес мор, Годай утопилась. Ты ведь помнишь леди Годай. Она была такая веселая, самая красивая, самая умная. Аднес скончалась прямо на моих руках, она знала, что это ты сделала, но она тебя не винила. Никто тебя не винил. Наверное, ты имела право всех нас ненавидеть.
Она и сейчас их всех ненавидела, весь Игергард, каждого человечка, каждый локоть этой щедрой земли. И если бы смогла, то унесла бы их всех с собой в могилу. Всех до единого, так, чтобы море сомкнулось над Игергардом и город Орфиранг покоился на самом его дне. Ильимани давно подозревала, что вместо крови течет в ее венах красная ненависть, потому что настоящая кровь ее истлела в башне над осскилльским замком десять лет назад.
– Что тебе надо, Ттаса? – тяжело выдохнула она.
– Отрекись и прости, – просто сказала жрица, низко наклоняясь над умирающей и срываясь на горячий шепот. – Пусть зло кончится вместе с тобой, пусть оно уйдет вслед за теми, кто тебе причинил столько боли. Эверанд мертв, его наследники и весь его род тоже, дочь твоя сидит на престоле. Проклятие должно иссякнуть. Разве ты хочешь навредить собственной дочери?
Веки казались тяжелыми, отлитыми из золота, и каждая ресничка весила, как свинцовая плитка. Любой свет теперь причинял глазам нестерпимую боль, тьма наползала со всех сторон. И никого не было в той тьме.
– Как ты думаешь, они ждут меня… там?
– Не знаю, – честно призналась Ттаса.
– А что говорят, боги?
– Боги молчат.
Ильимани хмыкнула:
– Даже Двуединый Куммунг?
– Особенно он.
За каждым словом лежала темная глубокая пропасть. Ильимани казалось, что они говорят быстро, но на самом деле прошло более двух часов. Мысли плавали в голове у королевы ленивыми полусонными рыбами и были такими же скользкими и противными, как рыбы.
– Значит, никакого утешения не будет?
– Зачем? – удивилась жрица. – Ты скоро сама все узнаешь.
Ильимани почему-то эти слова разозлили, до слез разозлили, но злость быстро испарилась, как роса под солнцем, оставляя неприятное душное чувство. Да, она умрет, очень скоро умрет, и что бы там ни говорила жрица, о чем бы ни молчали боги, но там, за гранью Начала и Конца, ее ждут. Она чувствовала, она догадывалась и надеялась.
– Сила проклятия, которое ты призвала на Игергард, не отпустит тебя за Грань, – сказала Ттаса, словно прочитав мысли королевы. – Отрекись, пока не слишком поздно.
Слишком поздно практически никогда не бывает, бывает либо рано, либо просто поздно. Почему ни жрецы, ни Хозяин Сфер не остановили Эверанда двенадцать лет назад? Почему Троекратный благословил в Дарже его поход на Осскилл? Почему никто из оракулов, никто из пророков не предрек Эверанду Игергардскому и его детям страшной смерти? А теперь… теперь поздно. От сил дважды не отрекаются. Если можно было бы вернуться во времени назад, то Ильимани повторила бы каждый свой шаг снова и ни о чем не пожалела бы. Игергард заслужил все бедствия, мор и голод, что обрушились на него.
От нового приступа боли мир содрогнулся, раскололся на несколько острых осколков, и в их ослепительном сиянии Ильимани увидела миг своего наивысшего торжества – коронацию Кайиры. Огромный Тронный зал, сердце Красного замка – Каннелой, где от века в век восседали игергардские короли, был украшен со всей возможной пышностью. Белоснежные розы, синие атласные ленты, парадные знамена, шелка нарядов, серебро и сталь доспехов, и тысячи, тысячи лиц, среди которых не было ни одного равнодушного. О да, на коронацию собрались все: победители и побежденные, остатки гордой игергардской аристократии и суровая осскилльская гвардия, послы всех сопредельных держав и гости из-за Вейсского моря, патриархи народа тангаров, главы десяти родов высшей касты орков, синеглазые эльфийские принцы. Они все видели падение старого Игергарда, как видела его Ильимани, они все засвидетельствовали миг, когда строгий алмазный венец лег на голову Кайиры, и все опустились на колени перед новой королевой. Ильимани искусно тянула время, отказываясь быть регентшей, дожидаясь, пока Кайире не исполнится четырнадцать, чтобы насладиться этим мгновением сполна. И когда она сама склонилась перед дочерью, вместе с ней склонился и весь мир. Долгими бессонными ночами на холодном ложе Ильимани продумала все до мельчайших подробностей, всю церемонию от начала и до конца.
Одно только коронационное платье Кайиры, серебристо-белое, искристое, как снег, расшитое хрустальными и стальными бусинками, с высоким ажурным воротником повергло всех в изумление – даже знающих толк в роскоши маргарцев, даже эльфов. А когда на головы присутствующих обрушился дождь из лиловых лепестков священного тальфина, все они только ахнули. И звонили колокола, и ревела восторженная толпа простолюдинов, и сам Хозяин Сфер кланялся дочери Анрада Быстрого. Но те, кто видел ликование в глазах Ильимани, сильно ошибались, если думали, что причиной тому исполнение ее мести Игергарду. Одна только она, и только она пока знала, какова на самом деле хрупкая невысокая девчушка, ее дочь, принимающая изъявления верноподданства с нежной улыбкой на устах. Пусть никто не обольщается ее малыми годами и тихим голосом, пусть никто не думает, что сможет влиять на юную королеву, пользуясь ее неопытностью и доверчивостью.
Да, Кайира сумела развеять все иллюзии относительно себя. Игергард получил такую властительницу, с которой пришлось считаться всем. Малышка заставила себя уважать. Ильимани не боялась оставить дочь одну. В свои неполные двадцать та держала в кулачке всю страну, всех вассалов, так что никто и пикнуть без ее соизволения не смел. Видят боги, Анрад мог гордиться своей наследницей.
Внезапно Ильимани стало так легко, боль покинула ее так быстро, что ее отсутствие воспринималась как невероятное блаженство. Удивительная прохладная легкость охватила все измученное тело. Будто перышко, плывущее в ладонях нежного весеннего ветра в неведомые радужные дали, обычно скрытые от глаз смертных. Жрица увидела блаженную улыбку на прозрачных губах королевы и поняла, что не сумела достучаться до сердца умирающей.
– Я не раскаиваюсь и не отрекаюсь, Ттаса. И если Двуединый не примет меня, то тем хуже для него и для всех вас, – спокойно, почти равнодушно сказала Ильимани, сжав до боли ладонь жрицы в своей руке. – Прощай.
