– Ну, право же, графиня, – вздохнула Грэйн и прочистила горло – голос у нее спросонья сел окончательно, и ролфи поневоле рычала. – Не думайте, что мне так уж приятно причинять вам все эти неудобства. Ночевка на свалке и мне тоже удовольствия не доставляет. Однако вы живы и, смею надеяться, провели ночь в относительном тепле. Поверьте, это уже немало в нашей с вами ситуации.
Ролфи потянулась и встала, с наслаждением похрустев суставами. Ночная охота на пределе дарованных Морайг сил – что может быть лучше для того, чтоб вспомнить, кто ты есть и зачем пришла в мир под тремя лунами?
– Сегодня мы будем отдыхать. Я приберу здесь все, нагрею воды, и мы устроим легкую помывку, а тем временем просохнет одежда… Хм… Внизу есть ручей. Я отнесу вас умыться и оправиться.
И уже подхватывая добычу за плечи и под коленки, Грэйн не удержалась от замечания:
– Знаете, леди Янэмарэйн, вы поразительно приятная собеседница… когда молчите. Вот как сейчас.
До сих пор Джона видела свою похитительницу либо в полутьме трюма баржи, либо в ночном сумраке, не имея возможности разглядеть ролфийку как следует. А ведь по-своему та была красивой. Той самой недоступной для низкорослого существа красой, которую не купить за деньги. В окружении рослых диллайн и не менее статных полукровок щуплая шуриа всегда чувствовала себя то ли выродком, то ли редкостной зверушкой. Бранд, который при желании мог завязать узлом кочергу, и Аластар, голыми пальцами вынимающий из доски неправильно забитые гвозди, относились к маленькой женщине очень бережно, опасаясь неловким движением причинить вред. Не очень-то приятно чувствовать себя фарфоровой статуэткой. Того и гляди обложат ватой и спрячут подальше в шкаф.
Эрна же Кэдвен являла собой полную противоположность своей пленнице. Высокая, сильная, мускулистая, но при этом очень женственная. Такими, наверное, и должны быть девы-воительницы из старинных сказаний. Даже характерные шрамы на спине у Грэйн вписывались в этот образ. Она же служила в армии, а там за малейшую провинность полагается порка. Сочувствовать Джона не стала, но и злорадствовать тоже. Такова жизнь. И, пожалуй, не нашлось такого дела, какое оказалось бы ролфийке не по плечу. Она так ловко хозяйничала на стоянке, будто всегда только тем и занималась, что обустраивала неказистый походный быт. Теплая вода, легкая помывка и скромный завтрак – это хорошо, просто замечательно.
Все познается в сравнении, видят Великие Духи. Такова человеческая природа, чтобы в самом тяжелом положении искренне радоваться каждой поблажке. Подсушенный возле огня армейский сухарь сегодня казался леди Янамари лакомством, а ролфийская сменная рубаха, надетая после импровизированного купания, верхом удобств. Без косы, конечно, неуютно, но зато гораздо проще причесываться. Словом, Джона только тем и занималась, что искала хорошие стороны во всем, что с ней происходило. Иначе просто с ума сошла бы от злости.
Потому что ролфи пела. И ничего заунывнее и немузыкальнее Джоне никогда ранее слышать не доводилось. Вообще-то сложно назвать это волчье вытье вперемешку с собачьим скулежом пением, но по всему было видно, что ролфи уверена, будто поет. Песню. Так, по крайней мере, утверждал дух Эйккена.
Котелок в повозке бродяг нашелся, но такой маленький и засаленный, что когда Грэйн наконец-то оттерла его песком на берегу ручья, то извозилась и забрызгалась по уши. Воду для графини она поставила греться на угли с краю костровища, а сама ополоснулась прямо в ручье. Правда, только до пояса. Впрочем, остальные части тела можно было омыть и чуть позже, когда готова будет сменная одежда, а пока же эрна Кэдвен попросту прополоскала свою замызганную кровью и грязью нижнюю рубаху, отжала и надела сырой, рассудив, что замерзнуть она не замерзнет, а на теле рубашка высохнет быстрее. И принялась хозяйничать: подсушила для шуриа у костра свою запасную рубаху, обтерла пленницу теплой водой, расчесала ей волосы, поджарила на углях сухарь и, разделив его на маленькие кусочки, накормила графиню. Хрустела та с аппетитом, а в ролфийской рубашке, укрывающей маленькую шуриа ниже колен, смотрелась весьма приятно. Грэйн нравилось.
А за работой эрна Кэдвен напевала, сперва тихонько, а потом увлеклась и сама не заметила, как и впрямь старательно выводит древний мотив «Саги о двух великих эрнах». Песне было уже лет… много ей было лет. Первые строки ее сложили еще в тот год, когда расстался с жизнью Удэйн-Завоеватель, и тогда же родилась мелодия. Последующие битвы и поколения прибавляли к саге свои куплеты, и в итоге получилась длинная-предлинная история… ну, может быть, несколько заунывная, но так ведь под нее не мазурку плясать. Жалко, что шуриа не знает ролфийский настолько хорошо, чтоб понимать, о чем поется. Забавно было бы посмотреть на ее реакцию.
По правде, петь Грэйн не умела, а потому не любила. Голос у ролфи был низкий и хрипловатый, мотив она врала, а в особенно сложных местах «сползала», по выражению их ротной запевалы. Нет, ну понятно же, что в марширующем строю поют все, и эрна Кэдвен подвывала тоже, но чтоб вот так, в одиночку… С другой стороны, кто услышит ее здесь, кроме шуриа? А песня хорошая. Разве может быть плохой песня, в которой за тысячу лет не изменилось ничего, кроме манеры исполнения, да и та не слишком сильно?
– Историю о чести я сейчас расскажу, о нашем вожде, отважном и верном. Имя ему – Удэйн, наш Священный Князь. И благодаря его делам ролфи возвысились, – самозабвенно выводила Грэйн, отстирывая трофейные лохмотья в холодной водице. – Он был рожден во времена голода и тьмы, глубокие снега покрывали его земли. Его гнев рос в бесплодных полях вместо хлеба, когда он видел, как ролфи вымирают от голода.
Далее в саге повествовалось о том, как Удэйн собрал своих воинов и на длинных кораблях отправился искать себе новых земель, как ролфи сражались и побеждали и как подлые шуриа вероломно схватили раненого Князя и предали его лютой смерти в нарушение всех законов войны.
«Духи! Великие Духи! Сделайте так, чтобы она замолчала!» – мысленно взмолилась Джона.
Но, видимо, духи разбежались прочь, как можно дальше от укромной полянки и от завывающей ролфи. Что же это за наказание такое?!
«Ага! Тебе, значит, не нравится наша великая сага про Удэйна-Завоевателя?!» – возмутился призрак и стал переводить с ролфийского.
И добро бы делал это чуть менее громко. Но – нет, конечно, зачем же духу пращура сдерживать чувства, верно? Легкокрылый Эйккен кружился над головой у Джоны и выкрикивал каждое слово, будто боевую команду. Обгорелый плащ его красиво развевался, вытащенный из ножен меч блистал, а сам дед-прадед преисполнился гордости за свой народ:
«О-о-о-о! Воины отправились в сторону восхода искать себе щедрых и тучных земе-ель. О-о-о-о!»
«Чужих земель, заметь, чужих, на которых давно жили другие люди!»
Джойана разозлилась не на шутку. Эти ненасытные бешеные твари, сожравшие все съедобное на своих островах, посчитали себя вправе отобрать у шуриа их землю. Тысяча лет прошла, а все равно обидно. Особенно когда сразу два ролфи – живая и мертвый – хором распевают свои лживые саги. Надо ли говорить, что вредный пращур тоже красотой голоса не блистал? Так вот он – не блистал. Сплошные сипы, хрипы, вой и скулеж.
