«Пусть лучше я опозорюсь снова, чем они пострадают, — решил капрал и вздохнул. — Прости, добрый кораблик, но придется мне нарушить твои правила!»
Разумеется, файристяне проследили, чтобы все личное оружие ставших весьма воинственными сограждан-пассажиров еще перед сходнями было сдано помощнику капитана и надежно заперто в специальном несгораемом ларе. Естественно, разоружить они попытались и злобных клыкастых ролфей. Однако эрна Кэдвен, брезгливо выпятив губу, обронила, что ее скейн, демонстративно висевший на поясе, есть непременная деталь национального костюма, потребовать от нее сдать оружие может только ее сюзерен, а все прочие поползновения — суть покушение на ее офицерскую и дворянскую честь. Связываться с надменной ролфийской владетельницей не рискнул даже пароходный служитель, и скейн остался на положенном ему месте. Лезть же под юбку к эрне капитану в поисках прочего ее арсенала охотников не нашлось. Впрочем, оба пистолета и запас патронов ее посвященная милость предусмотрительно спрятала среди юбок Ее Священной Особы княгини Шантийской, так что даже обыск создал бы проблемы не отважной эрне, а излишне бдительным речникам. Что до Сэйгана, то его собственный скейн также признали декоративным элементом униформы, а обыскивать толком эти файристянские смески все равно не умели. При желании капрал смог бы протащить на борт «Скорого» пушку-трехфунтовку, не то что пару барабанных пистолетов и пехотную лопатку — самое грозное свое оружие.
Настороженно прислушиваясь, он переложил один из пистолетов в карман, чтобы оставался под рукой. Нужно попасть на корму. В случае чего надо суметь быстро добраться до женщин, пусть даже придется прыгать… или ползти по борту?
Ага, вот оно! Глухой звук удара дерева о дерево, шорох, скрип…
Выстрел!
Вслух благодаря Локку, Морайг и Глэнну за то, что уродился он у мамаши таким предусмотрительным, Сэйган метнулся под ближайшую лежанку и, извиваясь, словно какой-то ползучий кузен, устремился в сторону кормы. Почти прижимаясь ухом к палубному настилу, он слышал, что там, внизу, закричали перепуганные женщины в своем запертом «отделении». Если это ограбление, нечего и думать пробиваться к ним через дверь…
Еще один выстрел! — показалось, что прямо в ухо. «Старье, гладкоствол кремневый…» Сэйган потряс головой, но высовываться из своего укрытия не стал. Встревоженные пассажиры гудели и восклицали: кто-то громко требовал позвать капитана, другие бранились и сетовали на отсутствие оружия… Чьи-то огромные сапожищи чуть не отдавили капралу руку, а на спину ему вдруг свалился то ли тюк, то ли сундук, а может, и корзина. Возмущенные вопли и проклятья почти оглушили юношу, но он не перестал ползти и не собирался оглядываться.
Тут громыхнуло в третий раз, и файристяне вдруг замолкли.
— А ну заткнулись, суки! — хрипло каркнул чей-то простуженный басок. — Всех порешу нахер!
— Мать Меллинтан, вы же его убили!.. — взвизгнул фальцет кого-то из пассажиров — и тут же оборвался характерным влажным стуком, словно кричавшему прикладом двинули прямо по зубам.
— Трахал я твою совиную матушку, — доверительно сообщил обладатель баска. — И тебя могу, клоп амалерский.
В ответ тихонько заскулили.
Сэйган, пользуясь моментом, взвел курок. Щелчок благодаря щенячьим всхлипам побитого пассажира был почти не слышен. Журчала речная вода, приглушенно визжали женщины, запертые внизу.
— Все все поняли? — грозно спросил грабитель и, кашлянув и сплюнув, продолжил с ноткой торжественности в голосе: — Сим объявляю вам, жирные твари, что именем Союза Истинных Патриотов все награбленное вами добро переходит в собственность народа. В нашу, сталбыть, как его, народа, де-ле-ги-ро-ван-ных представителей. Ну?! Чо встали? Выворачивай карманы!
И такая горячая искренность звенела в этом голосе неведомого… хм… патриота, что Сэйган чуть не прыснул от смеха. Батюшки, и тут революционеры! Мать Морайг! Воистину, дивные дела творятся в этом Файристе! Интересно, а здесь обычные воры остались или только одни «идейные»?
— Рыба, где там мешок-то? — поторопил соратников делегированный представитель народа: — Давай-ка живенько обойди господ. Бодрей, кровососы, бодрей! Мы ж не налоговая полиция, долго ждать не станем! Нам еще к бабам поспеть! Бабы-то ваши — тож народное достояние.
Обчищаемые пассажиры стонали сквозь зубы, заглушая звяканье монет и шуршание ассигнатов. Внизу, судя по звукам, ломали дверь к женщинам. О том, чтоб незаметно выскочить за борт, нечего и мечтать. И Сэйган, чуть высунувшись из-под лежанки, выпустил по грабителям все шесть пуль, опустошив барабан пистолета.
Радетель за народное добро, похоже, оказался только ранен. Вопрос — куда? — ибо бас его вдруг превратился в дискант, а высоте взятых нот позавидовала бы любая оперная знаменитость. Мельком восхитившись, ролфи метнулся к перильцам фальшборта. По Сэйгану стреляли, но между ним и пулями вопило и топталось еще полсотни перепуганных бестолковых гражданских. Не слишком хорошо прикрываться живым щитом, однако у капрала был приказ и цель, а у файристян — свой князь, обязанный беречь их шкуру.
Грэйн и Джона
Грэйн спала плохо, тревожно. И куда только делась ее прежняя привычка засыпать, едва лишь усталое тело обретало хоть какую-то опору! Утомленная не столько путешествием, сколько постоянной, выпивающей все силы тревогой, ролфийка дремала, что называется, вполглаза, вскидываясь на каждый звук. А в сумрачном, освещенном единственной масляной лампой помещении, полном беспокойных женщин и капризных детей, звуков хватало с избытком. Попутчицы вздыхали, храпели, дети ныли и простуженно сопели, раздражающе хныкал чей-то младенец, а в дальнем углу бранились, не слишком заботясь о ночном отдыхе других, файристянские обывательницы. И это не говоря уж о дурном запахе и ледяном сквозняке, не хуже штыка вонзающемся прямо ей в бок! С другого бока, впрочем, ролфийку согревала теплая тяжесть свернувшейся у нее под мышкой подруги. Хотя сколько там тяжести? — шуриа она и есть шуриа, тощая и легенькая. Вот уж кто заснул, точно ее по затылку дубинкой пристукнули! Грэйн, просыпаясь, моргала, подтягивала сползающую полу шинели, которой женщины укрывались вдвоем, и вновь проваливалась в тяжелую, какую-то рваную дрему. Словно в черную воду ныряла — вверх-вниз, то над волною торчит голова, то вновь глаза захлестывает пеной…
Немудрено, что и сон ей приснился странный, будто и не сон вовсе.
Там, по ту сторону видения, заснеженную равнину, обрывающуюся в черное море, освещал золотой трепет лучей Огненной Луны. Все правильно — это здесь сияющий лик Локки не виден, потому что богиня смотрит сейчас на снежную тропу и озаряет мертвым дорогу в Чертоги. Значит, Грэйн-во-сне стоит одной ногой на границе между двумя мирами?
— Не совсем так, — ответила богиня откуда-то из-за ее плеча, и ролфийка не удивилась. Нет нужды говорить вслух, Локка и так все слышит. Но женщина все-таки спросила:
— А почему я сейчас человек, а не волк?
— Это ведь ты выбираешь облик, а не я, — Локка пожала плечами. Сама она тоже накинула человеческий облик, будто чужой плащ поверх собственного платья, и огненная сущность дочери Оддэйна просвечивала сквозь эту накидку, как свет из-за плохо зашторенного окна. Глаза и волосы ее сияли раскаленным золотым блеском, а за плечами стылый воздух Той Стороны трепетал, будто плавился от ее близости. — Какой ты меня видишь? — и Золотая Луна по-птичьи склонила голову набок.
