— Куда? Где она теперь?
— Бормотала что-то про болота…
Большего Джоне и не требовалось.
— Значит, следом поеду.
Она не спрашивала, она все уже решила.
— Не-не-не! — возопил в ужасе капрал. — Ее милость строго-настрого приказали вам здесь дожидаться.
— Это она тебе приказала, а мне Грэйн эрна Кэдвен ни словечка не сказала, — прошипела Священная Невеста зловеще.
Никогда еще капралу ир-Сэйгану не было так страшно. За недолгое, но весьма насыщенное приключениями путешествие в Янамари он успел познакомиться с Джойаной Ияри достаточно близко, чтобы не обольщаться насчет несерьезности ее намерений. Миниатюрная забавная женщина на поверку оказалась существом с железной волей и невыносимым характером. Кэйррон уже стал оглядываться по сторонам в поисках подходящего материала для пут. Полотенца пришлись бы очень кстати, чтобы стреножить Ее Священную Особу и сберечь ее непоседливое змейство от собственного безрассудства, а свою толстую шкуру от расстрела и шею от веревки.
— Миледи, мы уже не угонимся! Точно вам говорю! Да и не знаю я, куда…
— Ничего. Духи подскажут.
Маар-Кейл просто так по Джезиму не шастают и ролфийских офицерш за собой не уводят. И если Грэйн оставила свою подопечную практически без надзора, ослушалась приказа, значит, случилось что-то вопиющее. Что-то, требующее помощи божественных сил. И, разумеется, Джона ни мгновения не сомневалась — без нее ролфийка пропадет. Заманят ее черные призрачные твари, заведут в болота и там погубят.
Считается, что самоуверенность в крови у шуриа, а наглость — их единственное счастье. И в этом отношении Джойана была дочерью своего народа до мозга костей.
— Прикажи заложить коляску. Мы немедленно едем к твоей невесте, — сообщила она сыну и отправилась в свои покои — одеваться. Разленившаяся до безобразия камеристка мчалась следом, точно лань от охотника, нервно кося глазом на суровую госпожу. — Теплое платье сливового цвета и шерстяную шаль! Немедленно!
— Но, мама, я не могу позволить, чтобы ты так рисковала здоровьем, — скулил под дверью Рамман.
— Предатель! Не мог разбудить меня?!
— Эрна Кэдвен сказала…
На самом деле, Грэйн просто-напросто пригрозила графу кулаком и жестом показала, что сделает при помощи скейна с горлом болтуна.
— Кто хозяин в этом доме? — ядовито полюбопытствовала бывшая леди Янамари. — Коли взялся во всем копировать Бранда, то знай, твой отец взглядом подковы гнул, и никто, уверяю тебя, никто не смел ему слова поперек сказать.
Сложно придумать слова, способные так сильно задеть Раммана за живое, но у милой матушки они всегда находились в самый неподходящий момент. И пока граф глубоко вдыхал и выдыхал, восстанавливая внутреннее равновесие, служанка уложила Джонины косы в прическу, достойную визита к будущей невестке. Пять минут ушло на выбор между рубиновой диадемой и простыми атласными лентами. Шурианка решила, что не должна затмевать собой юную особу. Нездоровье, как известно, не красит никого.
— Мама!
— Какой ты взрослый, мой дорогой, — нежно, но твердо проворковала Джона. — Я все никак не могу привыкнуть к мысли, что ты женишься.
Когда-то давным-давно незабвенный лорд Джафит наставлял янамарскую наследницу — дикарку восемнадцати лет от роду:
«Милое мое дитя, то, что ты считаешь искренностью и непосредственностью, есть вопиющая невоспитанность и полное отсутствие манер. Ты — смешна, ты — нелепа, и ты — неотесана, словно крестьянка. Да, ты не ковыряешься пальцем в носу и умеешь пользоваться столовыми приборами… Допустим, умеешь. Но ты все время кричишь, кривляешься, гримасничаешь. Никто не научил тебя держать в узде чувства, никто не объяснил, как следует вести себя дворянке с твоей родословной. И не нужно реветь! Я все исправлю, обещаю». Так и случилось, и потребовалось всего лишь девять недель, чтобы столь опытный «садовник», каким был императорский сводник, превратил заброшенный пустырь воспитания своей подопечной в ухоженный сад светских манер. Он вообще любил сравнивать свою работу с садоводством.
«Яблоня-дичок растет, как придется, и не требует ни ухода, ни полива, но и дает она крошечные кислые плоды. Окультуренное дерево нуждается в заботе, его прививают, его подрезают, его удобряют, зато и собирают урожай сладких крупных яблок», — повторял лорд Джафит.
«И какие же плоды вы ждете получить от меня?» — мрачно вопрошала Джона, глядя на воспитателя исподлобья.
«Твои сладкие речи и изысканные манеры, которыми ты очаруешь своего будущего супруга, детка».
Что ж, Джойана Алэйя очаровала и Бранда, и Аластара, каждого по-разному. Доказательством стал Рамман. И он тоже не мог сопротивляться аристократическому воспитанию матери, чьим смыслом и целью было получить желаемое, сохраняя достоинство.
— Поехали к твоей Илуфэр, глупенький мой волчонок. Я лишь познакомлюсь, благословлю ваш союз и…
— И?
— И со спокойной совестью займусь нашей доблестной и стремительной эрной Кэдвен.
— Но доктор Сид настаивал на полном карантине.
Рамман все еще надеялся удержать Джону от необдуманных поступков.
— Не думаю, что Вилдайр Эмрис одобрил бы твое поведение.
— Его здесь нет, — фыркнула легкомысленная шуриа.
И граф Янамари, человек серьезный и рассудительный, не выдержал.
— Мама, хоть раз остановись и подумай над тем, что делаешь. Проклятья уже нет, ты обязательно проснешься следующим утром в бодрости и здравии, тебе не нужен риск, чтобы питать твою донджету. Тебе не обязательно играть с огнем, чтобы жить.
Право слово, он успел отвыкнуть от шурианских выходок мамочки, от ее детской непоседливости.
Рамман совершенно запамятовал, как Джойана Алэйя умеет гневаться. И переворачивать все с ног на голову. И бить по самому больному месту без всякой жалости.
— Я нарушила все обещания, данные Вилдайру, и приехала в Янамари к тебе, к твоей невесте, и вместо долгожданного праздника получила непонятные отговорки, кислые лица и проклятия в спину.
Вот так! Словами наотмашь, как это умеют только шуриа.
— Но, мама! Илуфэр больна!
— Даже если она при смерти, я все равно хочу ее видеть. Точка!
Даже снег скрипел под ее каблучками зло и ожесточенно.
Метель закончилась, но дорогу укатать еще как следует не успели, оттого до усадьбы-лечебницы доктора Сида ехали медленнее, чем обычно.
«Скоро Ночь Великих Духов, — думала Джона. — Когда на зов явятся Элишва и Бранд, что я скажу им?» Ей было тревожно без всякой видимой причины. Тревожно, неуютно и тоскливо. В самый тяжелый год, в год, когда умер Бранд Никэйн, ей не приснилось столько кошмаров, как в последние ночи. Напасть какая-то!
А Рамман думал о бледной глазастой девушке, стоящей по ту строну оконного стекла, до половины затканного морозными узорами. Они могли по нескольку часов общаться знаками, с помощью улыбок, пальцев, воздушных поцелуев. В последний раз Рамман слепил для невесты из снега лошадку — толстенькую и неуклюжую.
